Выгребная яма - Вальдемар Лысяк

"Мир, по сути, это сцена, вот только пьесу играют плохие актеры".

Николас Гомес Давила:

"Бремя этого мира можно удерживать, только стоя на коленях".

Христианский консервативный английский писатель Гиберт Кит Честертон еще перед Второй мировой войной в своем тексте "Ортодоксия" сказал: "Мир – это цитадель нашего рода, со знаменем, развевающимся на башне. Чем больше она рушится, тем более мы не должны ее покидать". Другой мой любимый прозаик из той же, довоенной эпохи – это француз, Антуан де Сент-Экзюпери, последняя книга которого называется (это какое же совпадение!) "Цитадель" и несет то же самое послание не покидать "цитадели", только защищать ее изо всех сил. Именно этим я и занимался в течение более полувека, изредка применяя огнестрельное оружие (Намибия, Хорватия), зато часто занимаясь писательским ремеслом, ибо перо – это мое основное оружие, именно ним я сражаюсь против Зла, подтачивающего земной шар. Посему: раз я защищаю Цитадель (очередным доказательством является том, который вы сейчас читаете), то это означает, что цитадель я не сдаю. Зато я давно уже покинул ряды ее защитников, ли, иначе говоря: я никогда и не стоял в рядах, пускай даже саых славных, предпочитая сражаться самостоятельно, в одиночку.

Когда я решил, что мир – это твердыня, требующая – в результате множества левацких угроз - обязательной жесткой обороны? Очень рано (еще подростком), что является настолько странным, поскольку сам я человек довольно-таки нерешительный, словно женщина. И всегда был таковым, все время меня мучили различные дилеммы; например, я никогда не мог решить: Уильям Шекспир или Элвис Пресли (поскольку оба феноменально рассказали все о жизни. С бабами было точно так же – никогда не мог выбрать: Нефертитити, Рита Хейворт или Катрин Денев. Но вот с принципами никаких проблем не было – с самого детства (достаточно взрослого) я понимал, что для шара, кружащегося вокруг Солнца, нет ничего более важного, чем то, что Шатобриан называл "Гением Христианства" в своей кгиге "Génie du Christianisme" (1802). Этот факт я понял намного раньше, чем прочитал трактат француза, и намного раньше, чем познакомился с сентенцией Давулы "Католицизм – это и есть цивилизация христианства" (1986). У меня не было никаких сомнений, с тех пор, как понял, что Десять Заповедей – это шедевр, проявление чистой гениальности, как "Пиета", созданная резцом Микельанджело, как маневр Наполеона под Аустерлицем, уничтоживший русскую армию; как "Пан Тадеуш" Мицкевича и "Бенёвский" Словацкого, и как сказочная шестая партия Фишера в решающем матче со Спасским. Католицизм – это не "l'esprit de l'époque" французов или "Zeitgeist" германцев, упоминающие черты какой-то эпохи, но свет всех времен, когда воссиял. Библейский "град, сияющий на холме". Отсюда, собственно "христианская цивилизация" или же "латинская" – и есть та священная твердыня, которую необходимо, тем более, защищать, чем сильнее она крошится под напором левацтва.

Во вступлении к этой книге я написал, что битва эта уже проиграна, так почему же я до сих пор сражаюсь? Потому что всегда мне нравилась (и всегда руководила мной) английская фразочка "Джентльмен берется исключительно за проигрышные дела". В свою очередь, моя уверенность что дело (защита твердыни, о которой шла речь выше) является проигранным, основывается на двух "законах Мерфи". Первый из них звучит так: "Если что-то может сломаться, то оно наверняка сломается". А второй: "Любая сложная проблема, оставленная самой себе, преображается в еще более сложную". Наша (западная) цивилизация ломается все сильнее, а поскольку "добрые люди" оставили этот процесс самому себе (стихиям, энергетикой и направлениями которых управляет левацтво), ситуация будет становиться все хуже. Когда я об этом думаю, мне хочется ругаться, употребляя "гадкие слова", как это делают американцы, которые в безнадежной ситуации говорят, что шансы таковы, какие имеются у ""frozen dick in hell" (у замороженного члена в преисподней). Русские тоже метафорически применяют мужской половой орган, когда клянут жизнь или мир, как в диалоге между простым солдатом и армейским политруком. Политрук резко спрашивает[117]:

" - Курить будешь?

- Не буду.

- А водку пить будешь?

- Не буду.

- А ебать будешь?

- Не буду.

- А жизнь за Родину отдашь?

- Отдам. Нахуя мне такая жизнь?!".

Да и поляки не презирают данную паратрансцендентную терминологию. Цитирую боевую пес"ню Самообороны" (была такая партия):

"Страна тут вся твоя и моя,

Не наебет нас никто и ни в хуя!"

У читающих сей текст дам прошу прощения за то, что не заменил ко-какие словечки многоточиями, только замена многоточиями эвфемизмов утратила смысл, учтя всеобщее расслабление (пардон: одичание) обычаев, все это пидорско-гендерное извращенчество человечества, которым угощает нас Салон. Не надо иллюзий – левацтво обвело всех нас вокруг и послало на "dick". Во многих отношениях Зло остается таким же с пещерных времен – "big fucks small" (большой всегда угнетает, или не обращает внимания, на меньшего). Только новые времена принесли новый Апокалипсис обычаев, официальный, чиновничий, кодексный, утвержденный законодательством все большего числа государств (и предлагаемый салонными СМИ) этический Армагеддон как воплощенный Рай. Поэтому моя книга – это, используя слова евангелиста Матфея (III/3) – "vox clamantis in deserto" (глас вопиющего в пустыне[118]). Та самая палка, которой не завернуть сточные воды, плывущие по реке. Чтобы это сделать, следовало бы иметь глобальную власть.

Кстати, о власти. В художественном фильме Джея Роуча "До самого конца" (All The Way 2016) – о президенте Линдоне Б. Джонсоне и преодолении им гражданских прав, играющий президента Брайан Кренстон говорит: "Любой жаждет власти – кто это отрицает, тот лжет". На первый взгляд данная фраза (авторства сценариста Роберта Шенккена) кажется настолько банально правильной, что представляет собой трюизм. Тем не менее, я все это отрицаю! И с моей стороны это не ложь, инсинуации, попытка лезть из кожи вон – я никогда не желал власти, избегал ее, хотя мне ее предлагали, искушали и манили ею. Я был уж слишком романтиком, психическую конструкцию которого хорошо объясняет немецкий историк искусств Рихард Хаманн: "Для Романтизма типичным является исходящее из культа гения XVIII века признание веры в творчески гениального цыгана, который, наполненный высшим духом, презирает мир со всеми его богатствами, не исключая почестей, чтобы защищать свою внутреннюю свободу, независимость от дел внешних. Это позиция, наполненная иронией и сарказмом по отношению к жизненной реальности, притесняемой людской низостью и так называемой "злобой мертвых вещей". Появляется новый вид отторжения, одиночества, индивидуализма – чудачество "образованного человека". Этот оригинал замуровывает себя в собственной "башне из слоновой кости" как писатель и читатель, художник