Кусатель ворон - Эдуард Николаевич Веркин

остальные по местам.

Он открыл центральную дверь, и мы вывалились в лунный воздух.

Пахло какими-то цветами, водой и ночью, у ночи свой запах, совсем нечеловеческий. И туман, не очень густой, но есть.

— Василий Петрович! — позвал Жмуркин.

Штилльбакен помахал из тьмы фонариком, мы двинулись на свет.

С колесами все было в порядке, фары целы, горели, правда, только габариты, освещали метра на полтора, дальше темнота. Блестит что-то. Асфальт мягкий, а может, показалось.

— Не люблю я вот это, — сказал Жмуркин. — Непредвиденные обстоятельства, то-се… Как-то все с самого начала…

— А что тебе не нравится? — спросил я.

— Не знаю. Ну, вот этот детский дом, к примеру…

— А что? Детский дом как детский дом, живут себе…

— Я насчитал пять айфонов у воспитанников, — сказал Жмуркин. — Как-то странно…

— Чего ж тут странного? Ты что ожидал встретить-то? Трудное детство, деревянные игрушки?

— Не знаю…

Жмуркин пожал плечами.

— Не знаю.

— Во-первых, сейчас модно дарить сироткам айфоны — это раз. Во-вторых… Во-вторых, ты видел, какие у них спонсоры? Деревообрабатывающий комбинат — раз, московский банк — два. Так что не удивляйся. Вот если бы ты где-нибудь в Кологриве…

— Понятно, — остановил меня Жмуркин. — Открыл мне глаза. Может, еще кое на что откроешь?

— Попробую.

Догадался. Жмуркин не дурак, догадался.

— Ну, вот, допустим, этот Пятахин. Этот Пятахин, он кто? — спросил Жмуркин прищурившись. — На самом деле?

— Поэт-симбионт, — ответил я. — Генетическая помесь человека и пластикового пакета. А тебе он что, не понравился?

— А если серьезно?

Жмуркин остановился. И я тоже. Перед нами красовался знак, установленный на треноге, — надпись «DANGER» в красном круге.

— Это что? — спросил Жмуркин.

— Движение запрещено, — объяснил я. — Дальше нельзя.

— Почему?

— А кто его знает… Мост взорвали, пришельцы приземлились, зомби опять же.

— Кто?

— Зомби. БПЗ.

— Как?

— Большой Пушной Зверь, — пояснил я.

Жмуркин почесал голову, вгляделся в дорогу за знаком. Ее совсем не было видно, ночь безлунная, и фонарь нашего водителя почему-то больше не горел, точно, зомби. И туман.

— Да… — Жмуркин плюнул на асфальт. — БПЗ, это точно. Поэт-симбионт, говоришь… И как, они все у тебя такие симбионты?

Жмуркин кивнул на автобус.

— Почти, — признался я. — Но не у меня, не я их выбирал. Симбионтов-то.

— Так…

Жмуркин нервно пнул знак.

— А что ты хотел? — усмехнулся я. — Лучшие люди города. Ты что, не знаешь, как это все делается…

— МВД, МЧС, казначейство, — подхватил Жмуркин. — Почта еще.

— Управление образования, Департамент культуры. У Гаджиева папа хирург.

Жмуркин потер лоб.

— Это его папа петь научил? — спросил Жмуркин.

— Генетическая память, — бодро ответил я. — Алтай, знаешь ли, великаны-людоеды, мумии древних принцесс…

— Настоящие-то казаки хоть есть? — спросил Жмуркин грустно.

— А как же? Конечно, есть, как без них. Листвянко настоящий боксер. Разрядник. Рокотова, кажется, действительно германистка, но я ее не знаю, она из батора.

— Скрайнев? — спросил Жмуркин.

— Барвинок.

— Жохова?

— Папа-сектант, мама-провидица.

— Провидица?! — Жмуркин захлебнулся.

Я кивнул.

— Погоду предсказывает. Засухи, наводнения, неурожаи.

— Почему ты мне не сказал?!

— Не знал, что тебя провидицы интересуют…

— Да нет, не про провидицу, про ребят. — Жмуркин поглядел на меня с укором. — Они… не молодые таланты?

— А какая разница?

— Как это какая?! Это же почти федеральное мероприятие! А благодаря тебе у нас полный автобус кретинов!

— Я их не выбирал, — повторил я. — Не я составлял список.

Жмуркин промолчал.

— Да не волнуйся ты, — успокоил я. — С такими даже проще. А потом, они все в следующем году хотят поехать в Германию. Так что будут делать все, что ты им скажешь.

— Да?

— Конечно. Ты же сам видел. Ну, не умеет Гаджиев на баяне, зато он глоткой так проскрипел, что многие прослезились. А Пятахин… В конце концов, публике же понравилось, народ хлопал.

— Понравилось, да, хлопал…

— Вот и не парься. Подумаешь… И потом, они не клинические все-таки. Так, обычные наши люди. Золотая молодежь провинциального разлива — не самый худший выбор.

Жмуркин поморщился.

— А Лаура Петровна? — осторожно поинтересовался он.

— А чем тебе Лаура Петровна не нравится?

Жмуркин не смог ответить.

— Лаура Петровна — женщина монументальных нравственных качеств, — сказал я. — Ты не находишь?

Жмуркин, кажется, поверил.

Из тумана показался наш потусторонний водитель, почему-то он протирал руки, точно только что там, в тумане, задушил, допустим, ту же Лауру Петровну. Только она в автобусе находилась, не мог он.

— Что там? — спросил Жмуркин.

— Проезда нет, — объяснил Штурмфогель. — Там еще один знак. Движение механических транспортных средств запрещено вообще.

— Почему?

— А кто его знает? В прошлом году здесь сильно дороги размыло, а в этом тоже дожди… Знак могут за километр поставить от ямы. Лучше не рисковать.

— Назад поворачиваем, что ли?!

Я услышал, как в голосе Жмуркина шевельнулся ужас. Еще бы — в обратном порядке — Владимир, Суздаль, Плёс, Кострома… Любой вздрогнет.

— Нет, можно объехать.

Шпицрутинг протянул навигатор, ткнул пальцем в стрелочки.

— Можно объехать, — повторил он. — Крюк, конечно, километров в сорок, но дорога вроде хорошая. Потом нагоним. Часам к двум в гостинице будем.

К двум не так уж и плохо.

— Поворачиваем, — сказал Жмуркин. — Вперед.

Водитель поспешил к автобусу.

— Как-то не задалось путешествие, а? — спросил Жмуркин.

— Наоборот, — возразил я. — Немцы в восторге.

— Да? — обрадовался Жмуркин.

— Ага. Настоящий заповедник гоблинов. И ничто их не поменяет. Да уж, это тебе, однако, не Гельзенкирхен.

Это точно.

Тег «Не нужен нам берег турецкий».

Часть вторая

Ефимов Ключ

Глава 14

Туман

Собственно, жизнь во многом и определяется поворотами. Свернул направо — не попал под бетономешалку, свернул налево — попал под бензовоз. Про прямо уж не говорю. Вот если мой далекий предок телеграфист не любил бы кататься на велосипеде, его бы не покусали собаки. И он бы не заболел странной формой бешенства, и не обрел гиперкритичный взгляд на мир, и не передал его мне, своему далекому потомку, и я не оказался бы в автобусе с лучшими людьми нашего города, с настоящими немецкими немцами, с моим давним другом Жмуркиным. Который ушел в политику и сменил фамилию на Скопина, но все равно, конечно, Жмуркин.

А если бы я не оказался в этом автобусе, то и не в тот поворот бы не въехал.

А так въехал.

Туман сгустился и сделался похож на густую пену, автобус пробирался через него медленно, почти на ощупь, противотуманные фары его совсем не пробивали, мы почти крались по дороге. За окном не было ничего видно. То есть совсем-совсем, туман не проницался взглядом даже на вытянутую руку, никогда такого густого не видел.