Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То, как женщины одевались и вели себя в Ленинграде и Москве, разительно отличалось от «культурных сценариев» Грузии и Армении, а также мусульманских регионов Советского Союза[495]. В размышлениях об обустройстве на новом месте другой пол стал основной темой, ведь многим было непонятно, как оценивать и понимать роли мужчин и женщин и отношения между ними в Ленинграде и Москве. Азамат Санатбаев удивлялся, что «москвичка водит машину, курит сигарету и зарабатывает столько-то»[496]. Вопрос об отношениях между полами вызывал яркие воспоминания, особенно у тех, кто раньше не бывал в двух столицах: мигранты отмечали, что здесь они значительно отличались даже от того, что можно было увидеть в крупных республиканских городах с существенной долей русского населения. Этери Гугушвили, которая ранее говорила об отсутствии каких-либо отличий между ее родным Кутаиси и Москвой, вспоминала: «Русские женщины отличаются от грузинок. Они много пьют: они пили даже больше, чем их мужья, что было очень непривычно для нас»[497]. Арьян Ширинов, который приехал из деревни в горах Памира учиться в ленинградском ПТУ после службы в армии, что открыло перед ним более широкие горизонты, представил следующую точку зрения через призму своего опыта интеграции:
Я был в шоке, когда приехал сюда. Я не мог в это поверить. Женщины курили и пили. Здесь это называли равными правами, но это шокировало меня. <…>. То, как мужчины и женщины относились друг к другу, также отличалось. Они были более открытыми на публике, чем мы были у себя. Но чего можно было ожидать? Это Европа, а то – Восток. <…> Некоторым было сложнее привыкнуть, чем мне. Знаете, как говорится: «Кому война, кому мать родная». В разных культурах разные социальные нормы[498].
Новые мигранты оценивали, насколько они готовы адаптироваться к культуре принимающих городов, глядя на то, насколько отличается здесь модель отношений между полами. Эсоев, который тоже прибыл с гор Памира, считал, что открытое общение между мужчинами и женщинами и возможность открыто целоваться были проявлениями «настоящей свободы», которой он теперь может наслаждаться в перерывах между учебой и сменами на мясокомбинате[499].
Другие новоприбывшие мигранты выражали двойственное отношение к такой новой для них модели взаимоотношений между полами. Когда Фаршад Хаджиев впервые увидел курящих и пьющих женщин, он обрел более широкие представления о свободе, но не хотел признавать культурного превосходства этой модели поведения. Он считал, что русские мужчины чаще, чем другие советские граждане, плохо обращались с женщинами, которые были очень открыты и лишены защиты со стороны общества[500]. Марат Турсунбаев резче, чем остальные мигранты, выразил неодобрение женского пьянства. Он характеризовал это явление как самое большое потрясение от включения в новую среду: «Я не был готов к такому уровню алкоголизма, который я увидел даже среди женщин-кассиров»[501].
Сексуальная открытость стала важной частью такого двойственного нарратива мигрантов, которые искали свое место между домом и принимающими городами, между родной культурой и культурой, новой для них: русской, советской или современной. Первые впечатления Алиевой о том, насколько в городе в этом отношении все было по-другому, запомнились ей на все десять лет ее пребывания в Москве: «Девушки курили и вели себя открыто всегда. Они занимались сексом более открыто. Даже несмотря на то, что нас в комнате в общежитии жило пятеро, одна русская приводила туда парня и по ночам занималась с ним сексом»[502]. Многие мигранты-мужчины преодолели свой первоначальный шок от поведения женщин в сексуальном плане через призму нарратива о включении в более свободное, более развитое общество. Халимов вспоминал: «Там, в [таджикском селе] Кишлаки, если ты прошел мимо женской юбки – ты уже хвастаешься этим, а весь город будет говорить об этом целую неделю. [В Москве], пока ты не поцеловал девушку, ты ей как будто и никто». От понимания, что перед ним открыты новые возможности, ему было «довольно приятно»[503]. Хази Бегирову не нравилось, что русские женщины «могут гулять с разными мужчинами», но он понимал, какое «удовольствие они получали от жизни»[504]. Шухрат Казбеков, размышляя о том, не выбивал ли его из колеи новый тип отношений, просто заявил: «В конце концов, я ведь был советским человеком»[505].
Хаджиев большое внимание уделил тому, какую роль пол человека играл в понимании культуры, которое было распространено в горах Памира:
Когда я впервые приехал [сюда], я был потрясен, обнаружив, что все эти женщины курили. Да, был небольшой шок. Меня также удивило то, что женщины пили, даже особенно не задумываясь об этом. И общение здесь тоже было другое. Здесь оно было гораздо более открытым, тогда как дома было более закрытым, в особенности общение между мужчинами и женщинами. Но мне очень понравилось, как все здесь было открыто и свободно. Люди были очень открыты, они честны и не лгут. Русские скажут вам так, как оно есть на самом деле. Я это уважаю.
Однако это уважение не было безоговорочным:
Честно говоря, когда я только приехал, мне не понравилось то, как люди себя вели, особенно не понравилось, как мужчины вели себя по отношению к женщинам. Когда они напивались, на праздновании дня рождения или типа того, они начинали оскорблять женщин. Вот что происходило, когда они напивались. [Помню,] я сижу за столом у друзей, а муж с женой начинают жестко пререкаться. Они были не с факультета [в университете]. Я же работал и на заводе [инженером], так что я общался с рабочим классом, и они – мужчины и женщины – часто ссорились друг с другом. Может быть, я просто из другой культуры. Мы тоже ссоримся, но, может быть, просто по-другому. Но здесь мужчины и женщины просто начинают разговаривать очень грубо и обзывают друг друга. Так что да, это для меня тоже было шоком. Даже общаясь с милицией, они использовали такой язык[506].
Обустроиться в городе, по мнению
