Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

динамичных городских мирах с другими, непривычными для них культурными традициями и обычаями. Отношения с людьми – как налаженные еще до решения покинуть родной дом, так и те, которые сложились после переезда в две столицы, – сыграли критически важную роль в процессе обустройства своего места, который постепенно смещался в повседневную рабочую или учебную жизнь. Ленинградские и московские варианты советских иерархий, с которыми мигранты уже были в разной степени знакомы, стали следующим важным испытанием на пути к включению в городское сообщество.

Глава 4

Расы и расизм в СССР

«Черные», «черномазые», «черножопые» – такие расистские эпитеты слышали новоприбывшие мигранты с Кавказа, из Средней Азии и азиатской части России в столицах. Советские мигранты, чья кожа и волосы были более темными, чем у принимающего населения, столкнулись с расистским приемом в поведении и словах. Все упомянутые оскорбления звучали даже в адрес светлокожих торговцев с Кавказа, но при этом, в отличие от других индустриальных стран, «черными» в СССР не называли выходцев из Южной Азии, афроамериканцев и африканцев. Африканцев называли «неграми» – это обидное название также имело расовую окраску, но не было столь резким, как оскорбления, которые звучали в адрес мигрантов, прибывших с окраин СССР. Отнесение к «черным» обрело дискурсивную силу и стало категорией, демонстрирующей, насколько белое, или европейское, русское население опасается растущего числа новых мигрантов из периферийных регионов, бывших когда-то их колониями.

При советском режиме стремились закрывать глаза на этот аспект взаимодействия между людьми разных национальностей, в то время как оскорбления и дискриминационное отношение, с которым нерусские приезжие столкнулись в Ленинграде и Москве, лишь подчеркивали его. На уровне государственных практик ко всем гражданам относились как к равным, ведь принцип дружбы народов отменял национальные предрассудки в СССР, а неравноправие граждан по расовому признаку в других странах мира осуждалось. Но несмотря на то, что в своих интервью переселенцы рассказывали о многочисленных способах интегрироваться в городские пространства Ленинграда и Москвы, они – как «черные» мигранты – сталкивались с такими трудностями, которые не были понятны другим. Города – «визитные карточки» СССР привлекали все большие потоки граждан, и раса превратилась в категорию социального включения и исключения на ленинградских и московских улицах и при приеме на работу. А националистические движения подчеркивали это напряжение, утверждая, что миграция с Юга представляет угрозу господствующему положению России, а возможно, и ее существованию как таковому.

В конце XX в. в Ленинград и Москву направлялись растущие потоки граждан с бывших колониальных окраин, что совпадало с общемировой тенденцией мобильности с Юга на Север[542]. Появление бывших колониальных подданных на улицах таких городов, как Лондон, Париж и других, спровоцировало значительный уровень нетерпимости со стороны принимающего населения, хоть его проявления наблюдались не везде[543]. Спорадическое расовое насилие на Западе отразилось в нападениях на африканских студентов и в Москве в 1960-е гг. Но советских граждан кровавые расовые конфликты, кажется, миновали. Мигранты, опрошенные для нашего проекта, и после распада СССР гордились тем, что имели общее советское гражданство: в отличие от мигрантов бывших колониальных государств Запада, а также от несоветских граждан, прибывавших в Ленинград и Москву, советские мигранты были из той же страны, имели такие же паспорта и подчинялись тем же законам[544]. Две столицы стали для них символами свободы и динамизма позднесоветской эпохи, но все же расистское отношение, заметное в словах и поведении, негативно влияло на их надежды и планы на жизнь. Государственная система ограничивала возможности коллективной мобилизации, поэтому личная деятельность и повседневные отношения с людьми играли определяющую роль в том, как складывались их пути в центрах советского мира, – и иногда им приходилось исполнять роль «черных».

В Европе конца XX в. именно такая специфическая миграционная динамика – «[возвращение частей] империи домой в метрополию» – способствовала, как утверждает Дэвид Т. Голдберг, развитию расовых идей[545]. Политика европейских стран была направлена на то, чтобы более привилегированное положение в столицах бывших империй было закреплено за белым европейским населением. В результате определенный цвет кожи и текстура волос, а также определенные модели поведения стали идентифицироваться как на повседневном, так и на научном уровне как расовые, с пониманием того, что «расовые» признаки связаны с биологическим происхождением и передаются через культуру[546]. Барбара Дж. Филдс и Карен Э. Филдс отмечают, что проявления расизма возникли из самой идеи расы, ведь разделение людей на группы по каким-то врожденным признакам неизбежно приводит к тому, что одна группа будет «выше» другой[547]. Выделение отличительных расовых признаков остается «движущейся целью»: раса, этническая принадлежность и национальность (эта категория была более других распространена в советском дискурсе) играли роль «форм культурного понимания, общественной организации и политического соперничества», как отметил Роджерс Брюбейкер[548]. Помимо национальных иерархий в СССР, образ «черных» стал еще одним инструментом для закрепления доминирующей позиции русских. С его помощью подавлялись различия и подрывались позитивные представления о бывших колониях, которые распространялись советским принципом дружбы народов, пусть эти представления и были упрощенными. В СССР «черными» называли людей различных национальностей из кавказского региона и Средней Азии – так же, как в Великобритании к «черным» относили выходцев из Южной Азии, Вест-Индии и Африки[549]. В обоих случаях классификация этих групп была основана не только на фенотипе, но и на стереотипных образах мигрантов, которые якобы могли нанести ущерб социально-экономической иерархии и образу жизни европейских принимающих сообществ[550].

Процесс миграции был вызван разницей в возможностях граждан, которая создавалась на пересечении категорий этноса, национальности и расы с другими советскими иерархиями. Как и в других промышленно развитых странах, в СССР нарративы превосходства западной городской культуры проникали и в сознание самих советских мигрантов. Эти представления о западном превосходстве формировали в их головах идею о том, что способности и желание каждого конкретного человека могут помочь ему покинуть «Азию», став частью продвинутой «Европы»[551]. Те мигранты, кто, по их мнению, обладал каким-то социальным статусом или уровнем образования, отличался талантом или энергичностью, что позволило им перебраться в крупные города центра – в особенности в две столицы СССР, – считали себя выше тех, кто остался жить в глубинке[552]. Представления о культуре, цивилизации и социальном классе смешивались со стереотипами об этнической принадлежности, национальности и расе, что могло как угрожать установленным иерархиям, так и сформировать новые, которые помогли бы жертвам расизма достичь своих целей в их новом доме – принимающих городах[553].

Дискриминация, с которой сталкивались нерусские советские граждане на улицах Ленинграда и Москвы, может