Есенин - Виталий Безруков

— Сейчас придет Езенин! — Лицо ее озарила счастливая улыбка. — Я чувствую, он рядом!

«Прав Шнейдер, — подумала Ирма. — Она, кажется, и впрямь свихнулась от любви», — но возражать не стала. Принесла бутылку шампанского и поставила на столик рядом с бокалами.

— Мне можно уйти?

Айседора кивнула в ответ.

Ирма распахнула дверь спальной и лицом к лицу столкнулась с Есениным. От неожиданности она закричала, будто увидела привидение, и отшатнулась, повалившись в кресло.

— Ты чего, Ирма? Чего испугалась, дура?! Это же я, Есенин. — Есенин пьяно ухмылялся, стоя в дверях. Пальто на нем было расстегнуто, под ним виднелась порванная рубашка. Шляпа чудом держалась на затылке, из ссадины на лице сочилась кровь.

— Есенин! Серьеженька! — бросилась к нему в объятия Дункан.

Услышав, как истошно завопила Ирма, бегом вернулся Шнейдер, но, увидев Есенина, обрадованно воскликнул:

— Сергей Александрович! Дорогой вы наш! Какими судьбами? Мы вас по всей Москве разыскивали! — залебезил он заискивающе. — Что с вами? Где вы были?

— Потом! Все потом! — отмахнулся Есенин.

А Дункан повисла у него на шее, зажмурив глаза от счастья. Она стонала, скулила, как преданная собачонка при виде своего вернувшегося хозяина, своего повелителя.

— Айседора! Я так скучал без тебя! — страстно целовал ее Есенин. Не обращая внимания на Шнейдера и Ирму, он скинул на пол свое пальто и, подняв Дункан на руки, положил на кровать.

Сквозь полупрозрачный пеньюар он ласкал ее груди, бедра, а Дункан с нетерпением стала расстегивать его рубашку, помогая Есенину раздеться.

Завороженные такой откровенной страстью, Ирма со Шнейдером стояли и глядели, не смея шелохнуться, чтобы не нарушить это великолепное безумство. Когда на пол со стуком упали ботинки Есенина и он стащил с себя брюки, Ирма отвернулась, не в силах больше глядеть. В ней тоже проснулось желание. Сейчас она завидовала Айседоре, завидовала ее свободе в любви. Она не выдержала и, ни слова не говоря, взяла Шнейдера за руку и требовательно повела за собой в другую комнату.

Спустя какое-то время утомленная и счастливая Дункан лежала рядом с Есениным, любуясь его крепким молодым телом. Она заметила ссадину у него на лбу.

— О, my God! Кто это тебя, Серьеженька?

— Да это я в турне по Кавказу с Мариенгофом съездил, стихи читал, — бросил он небрежно. — Как меня принимали, Изадора! У-у-у! Как тебя! Веришь? Орали «Браво!» так, что оглохнуть можно! «Браво, Есенин! Браво!»

— Браво! Браво, Езенин! Лублу! — подхватила Дункан, хлопая в ладоши. Она снова обняла Есенина и стала ласкать, но он отстранил ее и, подняв с пола штаны, стал одеваться.

Хотел было надеть и рубаху, но махнул рукой и, пошатываясь, подошел к пальто, которое так и валялось у двери.

Есенин порылся в карманах.

— Вот! — с гордостью произнес он, доставая невзрачную книжку. — Издание моих стихов! «Пугачев»! — нежно погладил он обложку и вдруг с яростью швырнул книгу на пол.

— Бумага паршивая, зато стихи гениальные! Я утер им нос, — погрозил он кому-то кулаком. — Давай обмоем «Пугачева», Изадора!

Есенин открыл шампанское и налил в бокалы, подал один Дункан и уселся рядом. Даже не чокнувшись с ней, он жадно, большими глотками выпил и опять налил себе до краев.

— Что ни напишу: «Есенин все невпопад, все не вовремя! У нас идет строительство железных дорог, а он: «Трубит, трубит погибельный рог»», — картавил он, явно подражая голосу Ленина. — С лысиной как поднос! Твою мать! — Он опять отхлебнул из бокала. — В газетах кричат: «Есенин вокруг себя ничего не видит! Не видит нашей революционной современности!» Это я-то не вижу! Не вижу, как деревня гибнет?!! — Он вскочил с кровати и зашагал по комнате, шлепая босыми ногами. — Я не вижу, что кругом полно нищих? Беспризорников?! Дохлые лошади валяются?! Голод кругом?! Жрать людям нечего?! — Из глаз его брызнули слезы. — Россия гибнет… — Он остановился, безнадежно махнул рукой: — А-а-а! — Вытер ладонью слезы и посмотрел на Дункан, которая ничего не поняла из всего, что говорил Есенин, а только чувствовала, что ему плохо. И тоже плакала за компанию вместе с ним. Это было так трогательно, что Есенин благодарно улыбнулся.

— А ты нам эллинскую культуру прививаешь, — засмеялся он, — с дунканятами в хитонах порхаешь, Изадурочка ты моя! — Он рывком поднял ее за руку с кровати и, обняв, подвел зеркалу. Рядом с ее надписью «I love Ezenin» той же помадой приписал: «Я люблю Изадору» и расписался: «С. Есенин».

— Ай лав Изадора, — перевел он и поцеловал танцовщицу долгим страстным поцелуем, а потом они хохоча повалились на кровать.

— I love Ezenin! — уселась она на него «верхом». — Я спасу тебя! Я увезу тебя! Я увезу тебя в Европу. В Америку, — подпрыгивала она, хохоча. — Ты должен видеть мир! Ты гений! Но надо марьяж! Свадьба! — Она улеглась рядом с Есениным, лаская его. — Ты и я! Муж и жена! Иначе там нельзя! Там другие нравы… — торопливо говорила она по-английски.

— Погоди, Изадора! Погоди! — остановил ее Есенин. — Я все равно ни хрена не понял… нот андестенд! — нашел он нужное слово и повторил громко: — Нот андестенд.

— Oh, yes! You don't understand. Ezenin speaks English? Xa-xa-xa! Yes! Ирма, Ирма! Шнейдер, come in! Quickly! Бистро! — позвала она Ирму, слезая с Есенина и приводя себя в порядок.

В дверь вежливо постучали.

— Входите, не заперто! — Есенин плеснул в бокал остатки шампанского.

Когда Ирма, а следом за ней и Шнейдер вошли в комнату, Дункан скомандовала тоном, не терпящим возражений:

— Пишите, Шнейдер: «Нью-Йорк. Солу Юроку. Можете ли вы организовать мои гастроли с участием моего мужа, знаменитого русского поэта Сергея Есенина? Телеграфируйте немедленно. Айседора Дункан».

— Му-у-уж?! — в один голос изумились Ирма со Шнейдером.

— Что она ск… сказала? — пьяно икнув, спросил Есенин.

Еще раз поглядев на Дункан, не шутит ли она, Шнейдер объявил:

— Если я верно понял мадам Дункан, вам, Сергей Александрович, сделано официальное предложение вступить в брак!

— Жениться? На Изадоре? — Он помотал головой, мол, не ослышался ли, и, вскочив, бросился к Дункан. — Да! Да! Марьяж, Изадора! Свадьба! — Он троекратно облобызал ее. — Горько! Горько! — закричал он и вдруг запел «Интернационал» и затанцевал, подпрыгивая и размахивая руками, явно пытаясь подражать Айседоре. — Вставай, проклятьем заклейменный… Я Дункан! Дункан! — кричал он, совсем опьяневший от выпитого на старые дрожжи шампанского.

— Ирма! Сергей Александрович устал с дороги! Приготовьте ему ванную, завтра у нас свадьба. — Айседора проводила Есенина до двери и поцеловала его. — Лублу Езенин!

— «Живет моя отрада в высоком терему!» — горланил Есенин, шатаясь проходя по коридору.

Когда Шнейдер хотел было выйти следом за недовольной Ирмой, Дункан остановила его.

— Илья Ильич, — начала она смущенно. — Не можете ли вы немножко тут исправить? Вот тут… — Она протянула ему свой паспорт. — Год и дату моего рождения. — Она умоляюще посмотрела ему в глаза.

— Айседора! — засмеялся он, сразу позабыв свою обиду. — Тушь у меня, конечно, есть… Но это, по-моему, вам ни к чему.

— А это не для меня… это для Езенин… — Она закурила папиросу, вставив ее в длинный изящный мундштук. — Мы с ним не чувствуем этих… пятнадцати лет разницы, — слукавила она, убавив два года, и, застыдившись, отвела взгляд. — Но она тут написана! И когда завтра мы отдадим наши паспорта в чужие руки… Ему, может быть, будет неприятно! — Она снова умоляюще поглядела на Шнейдера.

— Не волнуйтесь, Айседора. Я исправлю эту ошибку, вернее, несправедливость! — Он поцеловал ей руку и, спрятав паспорт в карман, добавил, кивнув на кровать:

— У вас действительно нет разницы в возрасте, Айседора! А своим глазам я верю!

— Сенк’ю! Сенк’ю! — поцеловала она Шнейдера в щеку. — Thank you very much.

Ранним солнечным утром 2 мая 1922 года в зале Хамовнического совета в брачном свидетельстве и в паспортах Есенин и Дункан записали двойные фамилии: Дункан-Есенина и Дункан-Есенин. Фотография, сделанная по случаю бракосочетания, запечатлела новую семью: Ирму, приемную дочь Айседоры, даже в такой торжественный момент не скрывающую своего отношения к событию; умиротворенную, счастливую Дункан и Есенина в неестественной позе, словно прилепившегося со стороны к чуждой ему жизни. Когда Шнейдер открыл шампанское и, поздравив молодых, протянул бокал Есенину, тот отказался, заявив, что больше не пьет!

— Айседора Есенина и Езенин-Дункан! — повторяла Айседора, с бесконечной преданностью глядя на Есенина. Затем она достала из сумочки золотые часы на цепочке и протянула ему.

— Шнейдер, переведите, что это мой свадебный подарок!

Есенин с радостью принял такой дорогой подарок. Открыв крышку часов, он увидел на ней маленькую фотографию Айседоры.