Степень вины - Ричард Паттерсон

Терри внутренне содрогнулась.

— После этого, — спокойно продолжала Линдси, — Лаура зарыдала. Не рыданья, а какой-то звериный вой. Такое ощущение было, что ее содрогания доходят до меня по телефону. Мне ничего не пришло в голову, кроме одного. Я попрощалась и повесила трубку. — Она стала бесцельно ходить какими-то полукругами, как будто стесненная невидимыми стенами. — Потом я выключила свет. Как будто боялась, что придет Лаура и найдет меня.

Ее застывший взгляд упирался в песок.

— Телефон звонил снова и снова. Я сидела в темноте час или больше, боясь взять трубку. Просто слушала телефонные звонки. Наконец телефон смолк.

Линдси Колдуэлл обернулась к Терри:

— Никогда не думала, что тишина может быть столь глубокой. А может быть, это темнота была такой. Трудно сказать, сколько прошло времени, прежде чем я снова смогла двигаться. Потом, не знаю почему, встала и поехала к Лауре. Света там не было. Когда я позвонила в дверь, никто не отозвался — ни Лаура, ни прислуживавшая ей девушка. Дверь была заперта на ключ. Я успокоилась. — Она слегка отодвинулась и отвернулась от Терри. — Подумала, что Лаура ушла. Потом вспомнила про гостевой домик. Светила луна. Я вышла на тропинку, которая огибает дом и выводит к бассейну. Там было темно. Какое-то время я всматривалась в воду, выискивая неизвестно что и надеясь ничего не обнаружить. И тут я заметила свет в гостевом домине. Подошла к двери, она оказалась приоткрытой. Помню, как стояла перед ней, охваченная неожиданным страхом. И вдруг поняла, почему пришла сюда.

Линдси смолкла, глядя себе под ноги. Терри подумала, что так же вот, двадцать лет назад, девятнадцатилетней девушкой, она стояла в раздумье: войти ли в полуоткрытую дверь.

— Я вошла, — сказала Линдси Колдуэлл. — Дверь в спальню была открыта, спальня освещена тусклым желтым светом. Первое, что я увидела, — телефон у кровати. Трубка была снята с рычага, провод телефона тянулся по полу и исчезал в темноте. Трубка издавала монотонный пульсирующий звук, эхом отдававшийся в комнате. Лаура была в постели. Совершенно голая, волосы влажные, лежала на махровом полотенце. Вначале я подумала, что она недавно купалась. Потом увидела револьвер в ее руке, кровь и волосы, разбросанные по подушке. Затылка у нее не было.

Терри вздрогнула.

— Я отвернулась, — тихо произнесла Линдси. — Больше я никогда не видела Лауру. Только в кино.

Терри хотела протянуть к ней руку, но потом это показалось ей бессмысленным.

— Что вы сделали? — спросила она наконец.

— Я была в трансе. Стояла спиной к Лауре, как будто полностью лишенная чувствительности, точно под анестезией. Лишь пронзительный звук телефонного гудка сверлил сознание.

Ее голос сделался твердым. Слова были точны и ясны, как будто она описывала картину, которую запоминала несколько лет.

— Гудки продолжались, я была уже не в состоянии это вынести. Только одна мысль: надо сделать так, чтобы гудки прекратились. Я положила трубку, звук смолк, у меня появилось ощущение, будто пелена, опутывавшая мое сознание, пала.

Кто-то должен был узнать о том, что произошло. Это было глупо и бессмысленно, но я не могла оставить ее в таком виде. Я подняла телефонную трубку. Когда отозвалась дежурная службы безопасности, сказала: «Лаура Чейз покончила жизнь самоубийством». В ответ — долгое молчание, уверена, она подумала, что я сумасшедшая. Наконец спросила, кто говорит. Я не хотела отвечать. Сказала: «Подруга». — Линдси провела рукой по лбу. — Это прозвучало так глупо. Она продолжала допытываться, кто я. Почему-то это разозлило меня. «Черт вас побери, — огрызнулась я. — Она же прострелила себе мозги!». И швырнула трубку. После этого ушла.

Шла не оглядываясь и не спеша. Уходила от Лауры с ощущением, будто она вытянула из меня все силы. Как робот, дошла до машины, включила зажигание и поехала по аллее. Проехав ее, остановилась, вспомнила: куда ехать, где сворачивать. И отправилась домой. — Она снова помолчала. — Через четверть мили увидела «скорую»: мигалка включена, мчится мне навстречу по другой дороге. Вот тогда до меня дошло, что все это произошло на самом деле. И продолжала свой путь. В ту ночь я не смогла заснуть. На другой день, когда встала наконец и открыла дверь, Лаура глянула на меня с утренней газеты.

Глаза Линдси Колдуэлл, будто всматривавшиеся в прошлое, выражали недоумение.

— Все ждала, что они приедут. Но они так и не приехали. Мой телефонный вызов не был записан на магнитофон. У них не было моих отпечатков пальцев. Никто не знал обо мне и Лауре. — Она отвернулась. — Никто даже не знал, что я была там.

Терри не сказала ни слова. Молчание длилось долго, наконец актриса подняла голову. Взгляд у нее был решительный, почти отчаянный.

— За прошедшие годы, — сказала она, — мне приходилось читать и о таинственном звонке, и о том, «кто убил Лауру Чейз». Но я — единственная, кто знает ответ.

Снова повернувшись к Терри, добавила ровным голосом:

— Я убила Лауру Чейз.

— Нет, — возразила Терри. — Не вы.

Линдси посмотрела ей в глаза:

— О, я знаю все, чем можно объяснить ее самоубийство. Недаром несколько лет лечилась — освоила правильные ответы. Лауру убила Лаура. Или наше общество, или Голливуд, или ее отец, или сенатор Кольт, или тысяча мужчин, что были у нее между отцом и сенатором. И даже свиньи вроде Ренсома, у которых разыгрывалась сексуальная фантазия при мысли о Лауре и которые подвергали надругательствам других женщин, копируя то, что совершалось над ней. Все это я понимаю. Но есть все же один вопрос, для которого эти ответы не годятся. Я все время спрашиваю себя: что было бы с Лаурой, переживи она ту ночь? И не знаю!

— Но все это было двадцать лет назад. Теперь можно посмотреть на это с высоты прожитых лет, которые отделяют вас от безумного поступка Лауры, от той поры, когда вам было всего девятнадцать, и от вашей прежней бессмысленной жизни.

— Моя прежняя жизнь, — повторила собеседница. — До сих пор поражаюсь тому, как многим я обязана Лауре. После той ночи я снова стала много пить. Почти год нигде не появлялась, а когда снова стала бывать везде, в сексуальных забавах больше не участвовала. Смерть Лауры была линией разлома.

Терри после паузы тихо спросила:

— Как вы думаете, что хотел сказать вам Марк Ренсом?

— Часть того, что он хотел сказать, предназначалась моему мужу или моему сыну. Но было еще что-то. — В лице ее появилось напряжение, как будто она силилась выразить немногими словами нечто неохватное. — Все это время я мысленно разговаривала с Лаурой, спрашивала: зачем она это сделала, что я значила для нее. Но она говорит со мной лишь с моего голоса. — Она помедлила. — Я хотела снова услышать ее, когда она говорит не мне, а обо мне. Мне казалось, таким образом я узнаю правду.

— Вы думаете, Лаура действительно знала правду, хоть в какой-то степени?

— Может быть, и нет. — Актриса обернулась к Терри, как будто искала сочувствия. — Но, насколько я знаю, кассета существовала, и из этого я исходила.

Терри изучала ее лицо.

— Итак, Ренсом обещал принести кассету. Ту, где Лаура говорит о вас.

Линдси кивнула:

— Наверное, она теперь в полиции.

— Нет. — Терри снова помолчала. — В момент смерти у Ренсома была только одна кассета. Ее он дал прослушать Марии. Кассета о Джеймсе Кольте. Второй кассеты, о которой он рассказывал вам, у него не было.

Во взгляде Линдси Колдуэлл было изумление, сменившееся неприязнью.

— Какой ублюдок, — с отвращением бросила она.

8

— Такое впечатление, — заявил Мур Кристоферу Пэйджиту, — что либо Ренсом вел исключительно холостяцкую жизнь, либо «предавался греху единично», как говаривал наш старый священник. По крайней мере, последние два года.

Они сидели на скамейке в начале Калифорния-стрит: справа — канатная дорога, ведущая к вершине Ноб-Хилла, где погиб Ренсом; слева — Маркет-стрит заканчивалась просторной площадью, на другом краю которой высился Фери Билдинг; его знаменитые башенные часы показывали начало второго. За их спинами сгрудившиеся тридцатиэтажные высотки Эмбаркадеро-центра с офисами на каждом этаже выпускали из своих недр служащих. Вкупе с туристами они составляли основную толпу вокруг высоток, с вкраплениями случайных прохожих и трех-четырех бродяг, с независимым видом шнырявших в поисках пищи. На соседней скамейке сравнительно тихий сумасшедший в своей неизменной, ставшей за долгие годы чем-то вроде второй кожи одежде — джинсах и матросской куртке — бормотал свой обычный бред о заговорах… Мур, не успевший пообедать, дожевывал бутерброд с салями.

Пэйджит посмотрел на него:

— Ничего?

— Ничего. Причем надо отметить не только похвальное отсутствие попыток изнасилования. Но и полное отсутствие любовных связей. — Мур подчеркнул фразу коротким рубящим жестом. — Прочерк в графах. Никаких промахов по части женщин. Ни единой персоны женского рода, которая дала бы Ренсому в этом десятилетии. Одно из двух: либо акты с ним были настолько отвратительны, что о них предпочитают умалчивать — и вспомнить-то не о чем, думают себе, дорогуша Марк, удовольствия от тебя не больше чем от чиханья, либо в девяностых секс даже не стоял у него на повестке дня.