Степень вины - Ричард Паттерсон

Крепнущий бриз ерошил волосы актрисы. Ясны были ее глаза и не по годам молодо лицо, но на нем уже запечатлелось спокойствие самопознания, которое приходит с возрастом. Терри вдруг ощутила умиротворение в душе; она смотрела на океан, на белую полосу там, где рассыпались на песке волны, и дальше, туда, где колыхались длинные ламинарии, волнуемые водяной массой. Появилось одинокое судно, крохотное из-за расстояния, и снова исчезло. Воздух был густ и солон.

Наконец Терри спросила:

— Почему вы решили встретиться с ним?

Мисс Колдуэлл продолжала смотреть на океан, как будто не в силах оторвать взгляд.

— Ему стало известно, что я была знакома с Лаурой.

— Что он сказал?

— Что хочет поговорить со мной об этом. Лично. — Ее ответы снова стали краткими и безразличными. Терри решила сменить тему в надежде на то, что беседа снова обретет свободное течение.

— Лаура Чейз была гораздо старше, и, кроме того, трудно предположить, что у вас было много общего.

Собеседница сделала неопределенное движение рукой.

— Больше, чем вы думаете. Меня на годы заточили в закрытый пансион, а я, чтобы выразить протест отцу, выбрала самые сильные средства — пьянство и мальчиков. — Она помедлила. — Мальчиков было много. Чтобы позлить отца, я занималась этим с кем придется, даже с теми, кого ненавидела. Потом они назвали это неразборчивостью. А вот как назвали то, что вышвырнули меня, — я забыла.

Терри не знала, что сказать. Женщина говорила с усталым равнодушием, будто брела знакомым путем, которым не раз ходила на поиски истины.

— Как вы познакомились с Лаурой Чейз?

— Ну, это было просто. Мой отец, как вы, может быть, знаете, счел за благо перебраться в студию «Парамаунт», и меня пристроили к семейному делу, — сухо пояснила мисс Колдуэлл. — Со временем у меня появилось страстное желание превзойти его. Но моей первой работой была незначительная роль, роль младшей сестры Лауры Чейз. Более или менее плоская грудь — вот, пожалуй, единственное, что позволяло мне претендовать на эту роль.

— Я, кажется, не видела этот фильм.

— Он и не был закончен. — Голос актрисы сделался тихим. — Лаура застрелилась как раз перед съемками самых важных эпизодов.

Мгновение Терри молчала, потом спросила:

— Какая она была?

Глаза Линдси сузились.

— Вспоминая прошлое, я думаю, что самое заметное в ней — какая-то роковая чувствительность: она хотела любить и быть любимой, но была слишком несчастной, чтобы найти путь, не связанный с саморазрушением. Она могла переспать со статистом ради чувства уверенности, чаще мимолетного. На другой день, во время съемок, могла застыть вдруг на месте, пока режиссер не начнет уговаривать ее продолжить работу. Но она никогда не умела разобраться в себе, чтобы поступать так, как должно. — Горечь зазвучала в голосе мисс Колдуэлл. — Чем она была наделена в избытке, так это сверхъестественной чуткостью к чужой боли. Особенно если подобную душевную боль она испытывала или испытала сама.

При этом было бы хорошо, подумала Терри, если бы она знала, к чему это может привести.

— Странно, я много читала — о ваших родителях, о вашей общественной деятельности, о том, как вы стали снимать свои фильмы… Но я не помню, когда вы говорили что-либо о Лауре Чейз.

— Я никогда о ней не говорила. — Взгляд актрисы не отрывался от воды. — По крайней мере, не высказывалась о ней публично.

После паузы Терри спросила:

— Почему вы согласились встретиться с Марком Ренсомом?

— Он сказал, что у него есть кассеты. С исповедью Лауры ее психотерапевту. — Мисс Колдуэлл задумалась. — Для меня это был сюрприз.

— Что-то было на кассетах, из чего он заключил, что вы знали Лауру Чейз?

Собеседница обернулась к ней:

— А можно узнать, почему вас это беспокоит?

Вопрос был задан раздраженным, недружелюбным тоном.

— У Ренсома была кассета, — ответила Терри, — с записью, сделанной за несколько дней до ее смерти. Речь шла об уик-энде в Палм-Спрингс — о встрече Лауры Чейз с Джеймсом Кольтом и двумя его друзьями. То, что произошло с ней, было настолько ужасным, что вполне объясняет ее самоубийство.

— Она упоминала меня?

Терри вздрогнула.

— Вы там были?

— В Палм-Спрингс? — Мисс Колдуэлл отвернулась. — Бог мой, нет. — Едва заметное страдание прорвалось в звуках ее голоса.

— Насколько мне известно, — сказала Терри, — на той кассете Лаура ничего не говорит о вас. Должно быть, у Ренсома была еще одна.

Колдуэлл снова взглянула на нее:

— Он сказал мне, что у него есть все кассеты.

Терри кивнула:

— Он встречался с Марией Карелли, чтобы в обмен на кассету переспать с ней. — Она помедлила. — Та кассета, которую нашли, похоже, возбуждала его.

Встав, Линдси отошла к перилам террасы. Опершись на них, смотрела в океан.

— Вы пытаетесь доказать, — наконец проговорила она, — что у Марка при встрече с Марией Карелли был заранее обдуманный план принуждения ее к связи и что эта кассета была частью его.

— Да.

Она покачала головой. Но Терри, смотревшей со спины, увиделось в этом жесте не отрицание, а усталость. Обернувшись, актриса выглядела другой женщиной — очень уязвимой и неуверенной в себе.

— Вы просто не представляете, о чем спрашиваете. Зато Марк Ренсом в свое время имел об этом полное представление. И, насколько я смогла понять из «60 минут», за Марию Карелли есть кому вступиться. — Она помедлила. — Если я и стану рассказывать вам о том, что происходило, то сама буду решать, что говорить и как это можно будет использовать.

Слова прозвучали довольно категорично.

— Хорошо.

Мисс Колдуэлл испытующе разглядывала Терри. Наконец спросила:

— Так о чем вы хотели узнать?

Та задумалась:

— Может быть, начнем с того, что, по словам Ренсома, было на кассете.

Линдси снова посмотрела на нее:

— Того, что там было, оказалось достаточно, чтобы убедить меня встретиться с человеком, которого я ненавидела.

— Чего вы боялись?

— Было несколько моментов. — И взгляд, и голос актрисы были теперь спокойны. — Начиная с той недели, которую я провела в гостевом доме Лауры.

Терри молчала. Жизнь научила ее различать: когда нужны слова, а когда молчание лучше слов. Было видно, что Линдси Колдуэлл вполне владеет собой; если она стала рассказывать, то делала это по собственному разумению. Все, что требовалось теперь от Терри, — внимательно слушать.

— Я была сорви-головой, — начала мисс Колдуэлл. — Каждый день пила, напиваясь где угодно и с кем угодно. Однажды, проснувшись, поняла, что допилась до помрачения сознания: я уже не знала — где отрывки воспоминаний, а где обрывки сновидений. Несколько раз было так: звонили мужчины, а я не могла вспомнить, кто они и что у меня с ними было.

Она помедлила:

— Даже если они сами говорили мне об этом. Такой я была, когда мы встретились с Лаурой, — пьющей, легкомысленной, пропащим человеком. Как и сама Лаура.

Рассказ лился свободно, как будто Линдси уже тысячу раз проговаривала его про себя. Но в ее интонациях появилась какая-то резкость, которую Терри не замечала прежде, — ни у нее, ни у ее героинь.

— Лаура распознала мое состояние, — продолжала актриса. — У нее словно был радар на чужую боль. До первой сцены, которую мы делали вместе, она казалась замкнутой, почти не от мира сего, женщиной особой породы. Но она единственная поняла, что мои руки трясутся не от страха, а от того, чем я занималась накануне ночью.

Это была экранизация пьесы Уильяма Индже[17] — она играла эффектную женщину, вернувшуюся из Чикаго в свой крошечный городок, а я была ее сестрой, этаким синим чулком, моей героине не хватало смелости расстаться с домом. В первом эпизоде — в моей спальне — мы занимались косметикой, чтобы идти на танцы, и говорили о ее жизни. Роль я знала хорошо, а вот нанести тени на веки не могла. Слишком дрожали руки.

Тогда Лаура стала импровизировать. Взяла у меня тушь со словами: «Давай покажу!» — и эпизод закончился тем, что она сама занимается моей косметикой. Неожиданно это оказалось находкой, как раз этого не хватало, чтобы лучше выявить отношения сестер. И эпизод получился. Режиссеру понравилось.

Потом я поблагодарила ее. Она улыбнулась мне той своей улыбкой, которая как будто говорила: я все про тебя знаю, но не придаю этому значения, и сказала: «Ты можешь, конечно, напиваться, как в тот раз, но вначале стань им необходимой, чтобы они прощали все твои огрехи». И прошла в артистическую.

Вечером, когда я спешила на автостоянку, кто-то положил ладонь мне на плечо. Это была Лаура. «Наконец-то устроила себе свободный вечер?» — спросила она. Конечно же, нет — я, можно сказать, уже столковалась с одним, игравшим в эпизодах, чувствовалось, ему очень хотелось похвастать своим друзьям, что он трахнул дочь Лейона Колдуэлла. Он был близок к цели — я шла, чтобы дать ему эту возможность. — Она коротко вздохнула. — Почему-то я не смогла признаться в этом Лауре — как будто она хорошо знала меня. Потом она сказала: «Будет лучше, если ты пойдешь ко мне домой». Я ни минуты не размышляла. Пошла с ней, и все.