Ворон Хольмгарда - Елизавета Алексеевна Дворецкая

что его пытались заворожить, пока Илетай не рассказала, уже в Хольмгарде. И уже после того, как ее мать умерла. Так что старуха не желала зла твоему брату…

Снефрид сказала это, пытаясь успокоить Арнэйд, но чувства той к покойнице ничуть не потеплели. Пытаться испортить Свенельда – тоже не заслуга!

– Когда я подумала… что мой брат, может быть, всю жизнь не женится из-за этой старой крысы… мне захотелось научиться поднимать мертвых, чтобы вызвать ее из могилы и убить своими руками. Или хотя бы закопать к ней в могилу дохлого пса, чтобы на том свете он везде за нею таскался и она всем там опротивела. Чтобы боги и родичи гнали ее палками от порога и рады ей были бы одни только ёлсы, такие же мерзкие, как она сама! Я бы разрыла ее могилу, выкинула прах и разбросала по полю, чтобы она лишилась рук, ног, головы и одежды!

– Понимаю. – Снефрид сжала ее руки. – Если бы у меня был такой молодой красивый брат и его хотели сделать негодным как мужчина… за это мало один раз поднять и убить заново. Нужно не меньше трех раз!

Арнэйд невольно фыркнула, представив эту ужасную месть.

– Пойдем, разбудим удыр.

– Кто это?

– Удыр – по-мерянски значит «девушки». Пока мы тут болтаем, они дрыхнут, а в гостевом доме сорок человек уже скоро запросят еды. Едьбы… – добавил Арнэйд по-славянски, вспомнив свои разговоры с Самуилом.

Разбудив служанок, они все направились в хлев к коровам и козам. За работой Снефрид порой спрашивала у Арнэйд, как то или иное будет по-мерянски.

– Коза – кесе, – охотно поясняла Арнэйд. – Корова – ушкал. Овца – шарык. Молоко – шер…

При этом ей вспомнилось, как она той зимой, о которой они говорили, наткнулась на Свенельда в сенях гостевого дома, и в руках у нее была корзина яиц, и что за этим последовало. «Здесь мытный сбор за проход с товаром…» И оттого, что Свенельд опять здесь, совсем рядом, и уже сегодня она опять его увидит, Арнэйд стало так весело, что она чуть не засмеялась.

Козье молоко они со Снефрид принесли в кудо и повесили в котлах над огнем, чтобы сделать сыр.

– И что же – он так любил Илетай, что уже четыре года ни на кого больше не хочет смотреть? – снова заговорила Снефрид, возвращась к прежнему разговору, как это часто делают женщины, способные обсуждать несколько разных вещей одновременно, не путаясь.

– Ма шанам, он любил Илетай… раз уж захотел на ней жениться, – с колебанием ответила Арнэйд. – Мы не говорили об этом. Арни – сдержанный человек, не тот, кто свое сердце выворачивает перед кем угодно, даже перед родичами. Но не думаю, что он до сих пор ее помнит. Они ушли в поход на Хазарское море, там, конечно, им было не до этого. А когда через три лета вернулись… они стали другими, понимаешь?

Деревянной ложкой на длинной ручке – Арнор ее и вырезал, не слишком красивую, но удобную и надежную, – Арнэйд всыпала в молоко соль из туеска и стала мешать, глядя, как в котле крутится белый водоворот.

– Как будто забыли в Нифльхель часть своей души. Он рассказывал… что они гребли сквозь туман и думали, что уже умерли… И с тех пор они стали другими… Талвий! – окликнула Арнэйд свою ныне любимую служанку и велела на мерянском:

– Отгреби немного огонь, видишь, у нас греется слишком быстро.

– Люди всегда возвращаются из похода не теми, какими уходили, – сказала Снефрид, пока Талвий орудовала длинным суком, разгребая головни. – Я это видела много раз. А какие-нибудь травы добавляете?

– Чеснок и иногда душицу. И потом… Отец хочет, чтобы они женились, но они никого не могут выбрать. Всех наших девушек они знают с детства, но Арни, по-моему, никто особенно не нравится. Я бы знала, наверное… Мне жаль, потому что боюсь… ну, что они все еще думают о походах. Не хочу, чтобы они всю жизнь провели в походах и не оставили детей. Я даже было волновалась… Возьми уксус, он вон в том кувшине с узким горлом, на полке.

– Вот этот? – Снефрид вернулась к очагу с кувшином в руках. – Из чего вы делаете?

– Из пивного сусла или из меда.

– И о чем ты волновалась?

– Что та порча Кастан… сказалась на нем надолго.

– Едва ли она еще действует! – Снефрид многозначительно раскрыла глаза и покачала головой. – Он не похож на человека, который не женится, потому что из-за порчи стал равнодушен к женщинам. Но если тебя это беспокоит…

– Еще немного беспокоит, – вздохнула Арнэйд.

– Я могла бы это проверить, – деловито произнесла Снефрид.

– Этим твоим… искусством вытягивать нить?

– Есть куда более простой способ.

Арнэйд было хотела спросить «какой?», но тут же сообразила и фыркнула, надеясь, что не слишком покраснела. Да уж, она сама это проверить никак не может! Ее немного смущала легкость, с какой Снефрид говорила об этих вещах, но та ведь замужняя женщина, да еще и вдова.

– Я пошутила? – Снефрид произнесла это как вопрос, дескать, можем считать это шуткой, если хочешь.

Арнэйд не знала, что ответить. Ей вспомнились широко открытые, радостно блестящие глаза Арнора, его вчерашняя улыбка. Очень давно он не был так оживлен, как вчера вечером, говоря со Снефрид.

– Я больше всего на свете хочу, чтобы он был счастлив! – вырвалось у Арнэйд. От силы этого желания у нее заблестели слезы на глазах. – Он самый лучший брат… и самый лучший человек в Бьюрланде. Он всегда и во всем был за меня. С тех пор как наша мать умерла, у меня нет и не было лучшего друга. Он добрый человек, хотя это просто так по нему не видно… – Арнэйд осеклась, сообразив, что расхваливает своего брата перед почти незнакомой женщиной, словно уговаривает его полюбить. – И ты правда находишь его красивым?

– Как и ты! – Снефрид улыбнулась, прищурив глаза. – Сперва мне показалось странным, что он носит колечко в ухе, но теперь я вижу, что у вас так принято, – она кивнула на Арнэйд, носившую по серебряному колечку с бусинкой в каждом ухе.

– У нас все так носят, все, кто здесь родился. У мери такой обычай. Бывает по две серьги, и по три. У Тойсара, говорят, все четыре. Арни же мой брат. Я люблю его и любила бы, даже будь он некрасив.

– Но тот, кого любишь, всегда кажется красивым, правда?

Арнэйд подумала с беспокойством, не намекает ли Снефрид на Свенельда – могла заметить что-то между ними, с ее-то проницательностью. Но это она совсем не хотела обсуждать и вернулась к прежнему разговору:

– В ту зиму Илетай просто не знала, какой он, он тогда был еще слишком молод, и она его видела всего несколько раз…

Велерада Илетай видела один раз, прежде чем решила убежать с ним. И Велерад был моложе Арнора на три года! Так тоже бывает. Правда, по большей части в сагах.

– Сейчас закипит! – окликнула ее Снефрид, не сводившая глаз с молока. – Я тебя заболтала.

– Наливай, а я буду мешать.

Они влили немного уксуса в котел, потом, когда стала отделяться сыворотка, сняли его с огня и перелили в ведро, положив в плетенное из прутьев сырное решето несколько слоев ряднины. Потом сели, ожидая, пока сыворотка стечет.

– Что у вас делают из сыворотки?

– Иногда печем на ней блины. Но сейчас подадим на стол. Пива с утра Свенельд не разрешает, им надо иметь свежие головы, чтобы принимать дань и считать шкурки. Пересчитывать белок в куниц и все такое.

– У нас из нее тоже делают сыр. Нужно добавить сливки или сметану, у вас же много коров.

– Как это? Покажешь?

– Сыворотку нужно долго уваривать, целую ночь, а потом сыру еще надо два-три дня полежать на холоде. Я тебя научу, если хочешь… А почему ты сама все еще не замужем? Свенельд ярл говорил, что твоя мачеха давно присмотрела тебе в мужья кого-то из своих родичей, еще до их дальнего похода.

Арнэйд смущенно засмеялась:

– Как он все это запомнил? И зачем стал тебе рассказывать?

– Мы ехали сюда очень, о-очень долго! – Снефрид страдальчески расширила глаза. – Надо же было о чем-то поговорить – и в дороге между погостами, и по вечерам.

Арнэйд отметила про себя, что Снефрид произнесла славянское слово «погост», как это делали сами люди из Хольмгарда.

– И мне показалось, – Снефрид вглянула ей в лицо, многозначительно прищурившись, – что ему нравилось говорить о Силверволле, обо всех вас, о тебе… Он даже рассказал, что у тебя изумительно яркие голубые глаза, я по ним тебя и узнала.

Арнэйд хмыкнула и отвела взгляд. Ей было приятно услышать, что Свенельд так много о ней думал и так много