Нерон. Безумие и реальность - Александр Бэтц

многообещающем начале, которое не только вселило надежду в самого Кальпурния Сицилийского, но и проявлялось во всем остальном[536].

Еще до Кальпурния Сицилийского и неизвестного автора Carmina Einsidlensia свой вклад в литературное прославление нового времени внес Сенека. В грубом сатирическом произведении «Отыквление божественного Клавдия» он свел счеты с Клавдием и в то же время привлек внимание к Нерону[537]. В основу широко обсуждаемого произведения легло обожествление Клавдия, которое Сенека высмеивает своим «Отыквлением». Сюжет развивается быстро и в крайне саркастическом тоне: божественный Клавдий пытается попасть на небеса к богам, которые сочли его недостойным их общества. При вынесении приговора Клавдия в первую очередь обвиняют за политические убийства. Новоиспеченный бог попадает в Аид на службу к вольноотпущеннику, для которого он до конца дней должен выполнять административную работу на самом низком уровне – отголосок его чрезмерной страсти к судопроизводству. Жестокий режим, вездесущие liberti: пародия затрагивает многое из царствования Клавдия, что сильно раздражало аристократов того времени. Всего в 32 поэтических строках[538] Сенека прокладывает дорожку к многообещающему новому принципату под руководством Нерона. Он был представлен в сенате как полная противоположность Клавдию и теперь таким же предстает и в «Отыквлении». При этом он был уподоблен Аполлону вплоть до кончиков волос[539].

Те, у кого было время сравнить прошлое и настоящее, наверняка заметили, что чуть менее 20 лет назад в гимнах воспевали и Калигулу. Но тот был давно забыт, в отличие от Клавдия. И даже если бы сам Нерон не вызвал никаких позитивных настроений, благодаря взвешенному правлению его принципат действительно начался неплохо. Более того, в течение нескольких лет за стенами дворца причин для жалоб не было вовсе.

Смена настроений

В ближайшем окружении Нерона, напротив, настроения эволюционировали в ином направлении. Прежде всего Бурр и Сенека начали подавлять влияние Агриппины. По их мнению, ее политическая роль представляла собой серьезную проблему, и бо́льшая часть общественности была с ними солидарна. Ни Нерону, ни ситуации в целом не принесет никакой пользы, если Агриппина продолжит с того места, где остановился Клавдий, а сенаторы, такие как Силан, убитый по приказу Агриппины, не будут уверены в личной безопасности. В конце концов, своим дерзким поведением мать Нерона рисковала нанести ущерб не только династии, но, возможно, и всей империи в целом[540]. Чтобы этого не допустить, Сенека и Бурр сблизились. Их отношения, основанные на совместных действиях, уже давно переросли в крепкую дружбу[541].

Соответственно, уникальные и оригинальные монеты с изображением императрицы-матери, занимающие видное место в монетной чеканке, перестали чеканиться уже в 55 году. Officinae, императорский монетный двор в Риме, снова начал чеканить монеты с более традиционными изображениями. Хотя в некоторых выпусках того года Агриппина и Нерон все еще изображались вместе, легенда в некоторой степени исправила ситуацию: имя Нерона стояло в именительном падеже[542]. Однако и эта чеканка не была совершенно безобидной, поскольку голова Агриппины появилась за изображением ее сына, и ее взгляд также был направлен вправо. Современники, разбирающиеся в монетной чеканке, должно быть, обратили внимание на то, что в эпоху эллинизма правители династии Птолемеев, состоявшие в родственном браке, а позднее и царицы из дома Селевкидов изображались с сыновьями в той же манере[543]. Ни те ни другие не были идеальными образцами для римской императрицы.

Однако не менее важным было то, что Нерон постепенно открывал в самом себе и осознавал, что еще многое предстоит сделать, если он, как римский император, хочет самостоятельно определять судьбу своей империи или, по крайней мере, управлять ходом дел, которые казались важными лично для него. На поводке у матушки трудно быть независимым. Кроме того, не стоит забывать про его сводного брата Британника.

Сатурналии

Никто не знает, как Британник воспринял события, происшедшие после смерти его отца. На протяжении многих лет его систематически оттесняли на второй план, и у него не было оснований верить в счастливый поворот судьбы – до тех пор, пока в рядах его противников ничего не происходило, а Агриппина и Нерон жили в гармонии.

Однако сын Клавдия не казался сломленным, о чем свидетельствует случай в декабре 54 года, описанный у Тацита: в конце каждого года Рим примерно на неделю погружался в необычную атмосферу. Отмечались Сатурналии. Главный праздник Сатурна, древняя и важная дата в религиозном календаре Рима, первоначально праздник крестьян, пробуждавший живительные силы природы, на протяжении веков обогащался всевозможными светскими элементами, так что теперь римляне в первую очередь чествовали самих себя. В качестве подарков граждане обменивались восковыми свечами и пшеничной выпечкой с анисом и медом, столы ломились от яств, а вина текли рекой. В сочетании с последним великая привлекательность Сатурналий заключалась в том, что участники празднеств примеряли чужие социальные роли. Сатурн был подходящим богом для этого: он также олицетворял перемены, метаморфозы и стирание различий. Чтобы этого не происходило слишком часто, статую в его храме на форуме на год заключали в шерстяные кандалы – на период Сатурналий их снимали.

В римских домах социальные барьеры также стирались: этикет в одежде игнорировался, позволялось говорить то, что в обычное время говорить было нельзя. Могло случиться даже так, что хозяева обслуживали своих рабов. Сенека был в ужасе от всего этого. В «Нравственных письмах к Луцилию» он предлагает адресату рассматривать Сатурналии как испытание силы воли, то есть игнорировать их[544]. При этом праздничная суета всегда оставалась безобидной и никогда не служила поводом для беспорядков или общественного недовольства. Социальные роли в Риме, как правило, были жесткими и редко подвергались сомнению. Во время Сатурналий религиозный характер праздника обеспечивал необходимое временное убежище для преступников[545].

Обычным делом стали выборы царя пиршества, которому в ходе праздника разрешалось развлекать других гостей шуточными заданиями, поддразниваниями и бессмысленными приказами. Тацит рассказывает, как в декабре 54 года Нерону в кругу молодых придворных выпал жребий играть эту роль[546]. Затем во время пира в рамках своей роли он призвал довольно скромного Британника выйти в центр шумной толпы и спеть небольшую песенку. Вероятно, Нерон ожидал, что тот будет выглядеть неуклюжим, нелепым или, по крайней мере, бледным, что соответствовало восприятию его нелюбимого сводного брата в обществе. Но ожидаемого конфуза не случилось. Британник выступил вперед и к удивлению всех, в частности Нерона, мелодичным и твердым голосом исполнил песню, в которой недвусмысленно говорилось о его судьбе как сына императора и наследника престола. Нерон, чьи собственные вокальные амбиции к тому времени были широко известны, казался вдвойне оскорбленным.

Британник осуществил изящную месть, что, по словам Тацита, заставило 17-летнего императора занервничать. Публичный позор – это одно. Совсем