Шестнадцать - Анна Чиж-Литаш

Кто я, Женя? Кем стала? Если бы ты только знала, что я видела и слышала! А делала! Что я делала? — Алена начала со всей силы водить руками по щекам. — Если бы ты знала, то никогда не написала мне такое письмо. Потому что ты — лучшее, что есть в этом мире. Гораздо лучше меня и всех, кого я знаю.

Алена вытерла слезы рукавом рубашки и снова взяла письмо.

Я искренне верю, что ты навсегда останешься такой и сделаешь этот странный мир чуточку лучше. А я, я всегда буду рядом, обещаю писать и звонить тебе. Ты в моем сердце навсегда.

У меня действительно все чудесно. Я счастлива. А еще… свободна. Впервые в жизни чувствую себя такой же, как все, и даже лучше. Может, это потому, что переехала в другой город и в нем живет слишком много людей, у которых просто нет времени разглядывать твои особенности.

Я буду заканчивать, пора собираться на танцы. Мама с папой передают тебе огромный привет. А я обнимаю тебя крепко-крепко. Верю, что мы скоро встретимся. Обязательно встретимся.

Твоя Женя Клюквина

Алена аккуратно сложила письмо пополам и убрала в конверт. Достав из шкафа большую деревянную шкатулку, спрятала его вовнутрь.

— Алена, к тебе пришли, — Екатерина Владимировна постучала в дверь.

— Я никого не жду.

— Судя по всему, это сюрприз, — мама загадочно улыбнулась, приподняв левую бровь.

— Мам, какой еще сюрприз, — Алена решительно вышла из комнаты. Злость поднималась от желудка и ручьями разбегалась по венам. Ей не нравилось это чувство, но пока она не могла побороть его.

Алена быстро надевает шлепки и выбегает на коридор. Она знает, кто стоит за второй дверью. Уголки губ съезжают вниз, нос морщится, глаза — узкие щелки. Хочет кричать, но молчит.

«Господи! — молча завывает она, — зачем ты это сделал!»

Она смотрит на него, пытаясь выровнять губы, но ничего не получается. Ей противно. Впервые за полгода смогла честно сказать это самой себе. Сейчас ей даже не жалко его. Ни капли. Не хочется помогать ему, не хочется поддерживать и спасать. И еще ей очень стыдно. Алена продолжает молча скулить, изо всех сил стараясь не выпустить эти звуки наружу.

— Привет! — он так искренне улыбается. — Как я рад что ты дома! — он делает шаг вперед. Она — шаг назад. — Я зашел подарить тебе это! — с гордостью протягивает ей бежевого плюшевого медведя, размером с половину ее кровати.

Она трясет головой:

— Не нужно… — слова осколками падают на пол.

— Как не нужно! — он растерян, но счастлив. — Это тебе от меня!

Алена чувствует, как у нее дрожат руки.

— Нет-нет! Не подумай! Я не украл его! И не нашел на мусорке! Сам купил, — последнее предложение он произносит медленно, вкусно, будто жует шоколадный эклер, растягивая удовольствие от каждого слова. — Я заработал. Ты, наверное, хочешь узнать где? Устроился грузчиком в продуктовый возле дома. Представляешь!? Я теперь работаю! И это тоже благодаря тебе!

Алена закачала головой: сначала медленно, с каждой секундой увеличивая скорость.

— Что? Я что-то не так сделал? — он растерялся.

Алена окинула его взглядом. Мешковатый свитер выглядывал из-под синей куртки. На худых ногах — папины джинсы, на ступнях — рваные ботинки, те самые, в которых зимой доставал рюкзаки из лужи грязи. Алена смотрела и чувствовала, что еще секунда и она закричит.

— Ты возьмешь медведя? — он растерянно смотрел на нее, недоумевая, что происходит. — Алена, что с тобой? Тебе плохо? Ты бледная! — он посадил медведя на пол и сделал шаг к ней. Она отступила. Улыбки нет. Он внимательно разглядывает ее. — Я обидел тебя?

— Нет, — выдавила она.

— У тебя что-то отучилось?

— Все нормально.

— Алена, ты испугана! У тебя дрожат руки, — он указал на ее ладони. — Это я тебя испугал?

Она замотала головой.

— Не бойся меня. Я просто хотел сделать тебе приятно. Если бы не ты, возможно, меня бы не было на этой планете.

— Не смей так говорить больше!

— Это правда! Если бы не ты, я, скорее всего, не выдержал бы…

— Хватит! Хватит! Я не хочу нести ответственность за твою жизнь и твое решение! Я просто помогла, так поступают все нормальные люди. Помогла, потому что мне было тебя жалко!

— Я знаю! Об этом и говорю!

— Нет! Ты не так говоришь! Убеждаешь меня, что ты живешь сейчас, ходишь, ешь, дышишь только благодаря мне!

— Но, таки…

— Не смей! Не смей так поступать со мной! Твоя жизнь — это твое решение. Я просто помогла, — она вытерла рукавом кофты побежавшие по щекам слезы.

— Почему ты плачешь? — его голос задрожал. Я ничего не понимаю. Я всего лишь хотел сказать тебе спасибо. А еще, — он сделал паузу, — что ты мне очень нравишься. Даже больше, чем нравишься.

— Замолчи! Хватит! — она кричала, пугая не только Олега, но и саму себя. — Уходи! Уходи, прошу тебя! — Алена захлопнула дверь и побежала по длинному коридору, чтобы спрятаться в своей квартире.

На следующий день она увидела большого бежевого медведя, который ждал лифта на ее площадке.

Глава 28

Алена сидела на перроне и рассматривала снующих людей. Они были разные: высокие и низкие, с большими дорожными сумками и маленькими тряпичными торбочками, переброшенными через плечо. Она всматривалась в их лица, пытаясь уловить эмоции, но там ничего не было, кроме серых теней на щеках, опущенных глаз и ровных линий на месте губ. Все были такими разными и, одновременно, похожими.

Затяжной гудок. Пелена дыма. Алена подняла глаза — поезд. Тяжело выдохнула и, продолжая кусать нижнюю губу, встала с места. Сумка была тяжелой. Она пнула ее ногой, пытаясь сдвинуть с места, вспоминая, как долго папа уговаривал ее провести на вокзал. Свист. Скрежет колес и пыхтящая железная гусеница, спотыкаясь, резко остановилась.

— Помогите, пожалуйста, поднять сумку, — рядом стоял тучный высокий мужчина. Возле его ног лежали два больших тряпичных баула.

Он ничего не ответил, но подхватил сумку и забросил в вагон.

— Спасибо, — крикнула Алена, резво запрыгивая на ступеньки.

Дотащив сумку до нужного места, нанесла последний удар по ней, отправив под сидение.

«Да, простят меня геометрия и товарищ Есенин», — похлопывая рукой по поклаже, подумала она.

Вагон был почти пустой. Несколько бабушек и двое мужчин, которые, видимо, ехали домой с работы. Алена вытянула ноги и повернулась к окну.

«Всего два часа — и все изменится».

Через несколько минут поезд тронулся, жалобно поскрипывая. Наверное, так он прощался с грустной столицей, затянутой грязными облаками, то ли пеленой смога.