Город из воды и песка (ЛП) - Дивайн Мелина

Они полежали немного молча, приходя в себя. У Войнова внутри пульсировала электрическая сияющая радость. Саша всё ещё постанывал оттого, что ему понравилось ласкать Войнова и, понятное дело, оттого, что ему тоже нужно было скинуть напряжение.

Войнов нащупал его голову у себя под мышкой, легонько погладил по волосам и потом по щеке.

— Мне всё ещё нельзя тебя трогать? — спросил он со слабой надеждой.

— Не надо, Никита… Мне очень понравилось, — признался Саша, подтягиваясь на локте к лицу Войнова, целуя его в щёку, в висок и потом в губы. — А тебе?

— Маленький… Ты просто прирождённый бог минета… Ты чудо, знаешь? Я обожаю тебя.

— Я тогда… Я сейчас… Вернусь скоро, — сказал Саша, соскальзывая с кровати.

Войнов совсем потерялся в ощущениях, в реальностях, если их было несколько. Было хорошо и приятно, и даже то, что он ничего не видел, больше не тяготило. Войнов нащупал одеяло и, потянув на себя, накрылся. Было не холодно, но хотелось какого-то уюта и умиротворения. Хотелось рядом Санечки, под боком, славного, тёплого, желательно тоже обнажённого — но тут уж ладно, как получится.

Он лежал и думал о том, что они уже сломали такую гигантскую стену, но за ней оказалась ещё одна, пусть не такая высокая, но так больше ничего не хотелось ломать, не хотелось рушить… Господи! Так хотелось просто жить и любить… Так мечталось просто спать в одной постели, под одним одеялом…

* * *

Какие-то горы… А он будто едет на поезде, с матерью и отцом, маленький. Внимательно глядит в окно: залез на сиденье, встал на коленки, притиснулся лбом к стеклу — холодит немного и дует. В окне мелькают близкие белые пики, но только сверху, а внизу всё изумрудно-зелено, кое-где усыпано цветами, жёлтым-жёлто, а где-то просто деревья — проносятся и проносятся. За окном такое чудесное солнце…

Как он заснул вообще? Раз — и вырубило… Темно. Ночь? Вечер? Утро? Ах да — повязка! Войнов инстинктивно подносит руки к глазам — повязка на месте. А Саша? Саша, наверное, тоже?

Ищет рукой рядом — пусто. Где он? Саша?!

— Саш? Саша?!

— Я здесь, милый.

— Сколько времени? Я заснул, да?

— Одиннадцать почти.

— Прости. Вырубило просто… Всё в порядке? Где ты?

— Я здесь, здесь.

Кровать прогибается под весом ещё одного (такого желанного!) тела. Саша ложится рядом, сбоку — Войнов чувствует дыхание у себя на щеке, потом как Саша касается носом — забавно так, будто думает, что ему дальше делать: лизнуть, поцеловать или просто пощекотать носом за ухом. Не угадал! Саша прижимается губами куда-то между шеей и подбородком, потом несколько раз звонко целует шею и дальше обхватывает губами мочку уха — сосёт и потягивает, так же — со вкусом и звонко. Войнов запрокидывает голову:

— Сашенька…

Внутри, как по нотам, маленькими молоточками по струнам — тук-тук, тук-тук — отзывается во всём теле коротким точечным возбуждением: тут-тут, там-там. Он чувствует, как покалывает подушечки пальцев, натягивается в паху и под ключицами, теплом омывает ступни и икроножные мышцы, а член сразу же наливается и несколько раз дёргается в ответ на ласку.

Саша накрывает войновский рот поцелуем — ах, зачем ему такие сладкие губы! И такой чудесно-проворный язык! Они целуются глубоко и громко, с причмокиваниями, посасываниями, вздохами, стонами — ненасытные оба. Пальцы ищут, а найдя — требуют, сжимают и гладят: щёки, волосы, скулы, плечи, ключицы, лопатки. Этого так много и так мало!

Саша целует и целует, непоенный, нелюбленный — нецелованный мальчик! У Саши столько нетерпения и жара, что у Войнова всё тянется навстречу этому сумасшедшему, яркому, непереносимому желанию. Он сам чувствует лишь одну, такую же яркую, непреодолимую потребность — отдаться и принять, вплавить, встроить в себя, удовлетворить, насытить, любить, господи боже! Отдать Саше столько любви, сколько он запросит, сколько захочет взять, сколько решит, что способен забрать. Сашенька… Сашенька… Санечка… Мальчик… Хороший… Родной мой… Единственный…

В тот момент Войнову совсем не страшно от того, что творится у него в голове, да и чуть ниже, посередине грудины. Пусть пылают, пусть разворачиваются, вонзая тугие молодые бутоны, меж рёбрами, сквозь связки, мышцы и кожу, пусть прорезаются и жадно им напиваются — пусть, пусть… Это так надо, положено, предназначено — надо, надо, надо. Так хорошо, так правильно. Так прекрасно и больно. Он отдаст, не издаст против ни звука. Ему надо — Саше. Ему — предназначено.

Саша целует, а ладонью накрывает Войнову член. Но не задерживается, тянется дальше — мошонка, промежность. Вопросительно пальцами — можно? Тебе — всё можно: сегодня, завтра, всегда, во веки веков. Войнов закусывает губу и расставляет колени.

— Хочешь меня трахнуть? — не спрашивает — отдаёт, вручает себя Войнов.

— Можно? Никита?

— Вперёд, сладкий. Дерзай, пионер.

Смеётся — возбуждённый, отчаянный, смелый. А выдают одни только пальцы.

Войнов говорит:

— В моей сумке, Сань. Открой, там в маленьком отделении презервативы и смазка.

— Не буду же я в твоей сумке…

— Чего уж теперь-то? Достань сам. Мне сейчас, видишь, совсем не с руки…

Поднимается. Берёт сумку. Вжикает молнией. Вжикает ещё одной. Ищет внутри. Достаёт. Молния первая. Молния вторая. Сумка назад. Потом секунд пятнадцать томительной тишины — и Войнов поворачивает голову, чтобы что-то понять. Наконец Сашин голос:

— Я сейчас… Я быстро… Подождёшь немного? Мне надо… Не уходи никуда только, ладно?

— Иди, всё в порядке, — улыбается Войнов. — Куда же я теперь от тебя денусь?

— Я быстренько…

Минута, две, три. Войнов думает, что лучше бы, наверное, сдвинуться на край кровати — так Саше будет удобнее. Только успевает подумать, как слышит шорох открывающейся двери ванной комнаты, и через несколько секунд Саша уже на кровати и опять его жадно целует: мой, мой, мой! Войнов смеётся, соглашается в поцелуй: твой, твой, чей же ещё? Конечно же — твой!

Войнов всё же сдвигается на край кровати. Саша берёт его ноги, целует, конечно, под коленями, внутреннюю сторону бедра. Потом помогает поднять ноги повыше — Войнов ждёт, не без предвкушения, пальцев и заходится стоном, когда чувствует, как Сашин язык широко, без тени смущения, проходится по промежности и сразу по дырке. Он обводит края и вторгается внутрь, сосёт, лижет, трахает — так, что Войнова уносит от восторга, потому что Саша невыразимо хорош. И оттого, что настолько интимная ласка заводит Сашу даже сильнее минета. Войнов себя едва контролирует, кажется, только стонет: «Ещё, ещё, ещё… Сашенька, Саша… Что же ты…? Ах, боже…. А-а-а, м-м-м…»

Он теряется во времени — для Войнова время теперь — только интенсивность и цвет удовольствия: оранжевый, розовый, голубой, синий.

Войнов будто падает с облака, ступни снова чувствуют мягкое, а голова немного проясняется от слишком ярких (он сам не ожидал, что будет так!) ощущений. В ушах шумно — Войнов слышит только одно своё дыхание, прерывистое, заполошное.

К его до краёв наполненной звуками и ощущениями картине удовольствия внезапно добавляется ещё одно чувство: обоняние.

— Мятная? Ты купил? Серьёзно?! — удивляется Саша.

— Ну, чтоб всё по фен-шую… Чтобы аутентично… — тяжело отзывается Войнов.

Ему приходится шумно втянуть в себя воздух, когда он чувствует, как внутрь проникает палец. Саша пробует небыстро, туда и обратно, на две фаланги. Войнов одобрительно стонет и шире разводит колени. Палец проникает глубже и начинает двигаться быстрее.

— Ты такой потрясающий, — выдыхает Саша.

— Это признание, ох, мне, или… Саш… м-м-м… моей заднице? — пытается пошутить Войнов, но получается не очень, потому что разговаривать становится как-то совсем сложновато.

— Обоим, Никита. Обоим.

Голос! Сашин голос — он в себя впитывает, втягивает, порабощает, заставляет всё чувствовать, переживать ещё отчётливее, ещё сильнее.

Войнову даже не надо ничего говорить: Саша попадает куда надо, прямо по простате, и ощущения такие невероятные, мучительно-приятные, похожие на то, как если тереть обнажённую головку большим пальцем, только давление на простату чувствуется как более мягкое и деликатное, но и более глубокое, а ещё настойчивое, навязчивое, мучительное и тревожащее.