Перевод с особого - Евгения Михайлова

Ты не икаешь? Я уже час тебя вспоминаю, и все не было времени позвонить. Я сегодня твоего встретила, представляешь?

– А чего тут представлять, Инна, он не инопланетянин.

– Так о том и речь. Он точно не инопланетянин. Не зеленый и не прозрачный. А такой, знаешь, настоящий мужик, как говорится, в соку и даже очень в соку.

– Не поняла, Иннуль, ты что, Дениса в первый раз видишь?

– Конечно, в первый после той жуткой истории, когда его чуть ли не через мясорубку пропустили. Ты же рассказывала, как он лежал – обрубок обрубком – и только что пузыри не пускал. Или пускал, не помню. Ты же сама говорила, что он не похож на того, кто может подняться. И что лучше бы ему помереть, чем годами ждать, пока горшок подадут.

– Я так говорила? Не помню. Но не суть. Он выздоровел, работает, горшки отменяются. Что тебя так вштырило?

– Не то чтобы… Но ты как-то нервно реагируешь. Вера, я представляла себе человека после таких травм и операций иначе. Ну, к примеру, хромой, перекос лица – именно так и бывает после перелома черепа. Мне ли не знать. Это же моя золотая жила – исправлять неисправимое. Шутка. Но ты меня поняла. А тут твой муж выходит из машины перед моим носом, и это такой крутой мэн, такой весь из себя обаятельный и притягательный… Очень крупный, массивный, но не толстый ни разу. Мускулистый, подтянутый… Лицо чистое, без всяких там шрамов, отеков, вмятин… И, на мой вкус, красивое лицо. Ну, ты поняла. Прямо заводящий какой-то мужик. Я его до повреждений пару раз видела, понимала, что интересный, но, в принципе, ничего особенного. А теперь… есть особенное.

– Да, страшное дело – весна, – ядовито проговорила Вера. – Не только у кошек гон.

– А чего ты злишься, Вера, мне просто интересно. Я знаю, что вы ругались, что у тебя к нему был миллион претензий… Но ты же знаешь: милые бранятся, только тешатся. Я вообще тебе приятное хотела сказать, но это ты сейчас как кошка: шипишь, как будто на хвост наступили. Знаешь, я тебе никто, терпеть не обязана. Перед следующей записью извинись, будь любезна. Или ищи себе другого мастера.

Инна бросила трубку. Вера постояла в растерянности. Инна – хорошая тетка, искренняя от первой мысли до последней произнесенной глупости. И она любит мужчин, а всех женщин считает подругами и сестрами перед грозной и прекрасной мужской опасностью. И главное, Инна – отличный косметолог, при этом никогда не задирает цены, как другие, ссылаясь на кризис и растущие цены. Она предана своим клиенткам. И по здравом размышлении, Инна ничего плохого сейчас не сказала, даже наоборот. А хотела вообще порадовать: сообщить, что Денис хорошо выглядит. И это на самом деле вполне приятные слова именно для жены, комплимент и ей. Понятно же, что у представительного мужчины и жена не какая-то там занюханная ложкомойка. Но… Столько огромных «но», о которых Инне не расскажешь, чего не объяснишь, наверное, вообще никому. Столько причин накопилось у Веры, чтобы постоянно испытывать сбитые в комок раздражение и ярость. Но все это стало чуть ли не преступлением само по себе, поскольку есть следствие, и для него все переживания Веры – это мотив. Теперь для Веры опасно даже заикнуться о том, что у них с мужем проблемы. Между ними не ссоры – «милые бранятся», а война. Этот мрачный и бездушный полковник Земцов во время официального допроса Веры в отделении открытым текстом ей заявил, что она пока в статусе свидетеля, но следствие не может исключить ее причастность к преступлению. И пока она, как и многие другие, в списке потенциальных подозреваемых в заказе на убийство мужа. Поэтому Земцов просит ее ничего не скрывать, все вспомнить по деталям, называть имена и фамилии тех, кто может быть причастен. У кого есть мотив. Понятно, что ее мотивы даже нет смысла обсуждать, настолько они очевидны: деньги, недвижимость и личная неприязнь.

– Да все это фигня, – успокоил Веру адвокат Григорьев, который в этот день заехал подписать какой-то договор. – Обычная казенная практика. Первые подозреваемые всегда самые близкие люди. Но нормальное, неангажированное следствие обязано искать не просто настоящего заказчика, но, главное, миллионы улик, чтобы его обвинить. Ты наследница, и это пока все.

– Марина тоже наследница, но ее никто не допрашивает и не запихивает в список подозреваемых, – возразила Вера.

– Ну, ты, мать, даешь. Как ее допросят, если благодаря твоему выдающемуся уму твоя дочь госпитализирована в тяжелом состоянии после принудительной отправки в клинику, где, скажем аккуратно, окопались некие скрытые садисты. И знаешь, – азартно продолжил Паша, – на месте следователя я бы подумал и о такой версии. Только не обижайся, я в порядке бреда. К примеру, заказали Кратова вы с дочерью, а потом ты решила избавиться и от другой претендентки на наследство и отправила туда, куда отправила… Такая версия может прозвучать и на суде по делу Марины.

– Да ты что такое несешь! – Вера смотрела на Григорьева в потрясении и гневе.

– Я же просил: не впадай. Я продемонстрировал, какими виртуозными и коварными могут быть ходы, когда речь идет о выдвижении обвинения и, на минуточку, вознаграждения от того, кого не обвинят. Просто думай головой и старайся предвидеть все ходы противников. Есть суровая реальность, и есть у тебя такой канат спасения, как я. Разумеется, я смогу разрушить их подозрения, если дело по твоим искам дойдет до суда. Но по твоим искам мы должны добиться рассмотрения не насильственной госпитализации Марины в ту несчастную клинику, которая согласилась тебе помочь. Какой сумасшедший поедет в психушку добровольно. Нам требуется обсуждение и осуждение гораздо более насильственного ее «освобождения» с нарядом полиции, обыском, угрозами персоналу. У нас найдется эксперт – психиатр, который расскажет, возможно ли в принципе восстановить психологический баланс ранимой девушки после таких потрясений. У нас одна безошибочная и единственно верная политика. Ты мать! Ты хотела как лучше для дочери. И ты не в ответе за то, что кое-где кое-кто и кое-как у нас нарушает. Ты не единственная мать, которая пострадала от доверчивости. И еще: не вздумай там заикаться про какие-то болезни дочери и придуманные тобой диагнозы. Так только подведешь себя под обвинение в злонамеренной клевете. Я проверял. Нет у твоей Марины никаких болезней. Но на процессе мы все обозначим просто и понятно. Был у Марины нервный срыв, какие бывают у всех. Но любящая и потому пристрастная мать, конечно, испугалась. А преувеличенное беспокойство матери