Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон

– Что ж, так-то лучше, – самодовольно замечала женщина. – Я вымыла, насколько возможно, низ и, насколько возможно, верх.

Какой-нибудь нахал мог бы, наверное, поинтересоваться, что означает это «насколько возможно» и где его пределы.

Зубные щетки не были в ходу; немногие могли позволить себе такую роскошь; но женщины гордились своими крепкими белыми зубами и чистили их краешком чистой увлажненной тряпки, который окунали в соль. Некоторые мужчины использовали в качестве зубного порошка сажу.

После родов, если старшая дочь роженицы была еще мала, а другие родственники помочь не могли, домашние дела, приготовление пищи и стирку брали на себя соседки, которым платили тем же, когда они сами оказывались в подобном положении.

Младенцев, а особенно новорожденных, родители обожали, холили и лелеяли и часто баловали всей семьей, пока не появлялся другой малыш; тогда, как там выражались, ребенок «чувствовал себя обойденным»; все обожание сосредоточивалось на новичке, и бывшему всеобщему любимцу везло, если хотя бы старшая сестрица оставалась предана ему и не отрекалась от него.

Родители, производящие столь многочисленное потомство, казались безрассудными. Самый очевидный метод контроля рождаемости, заимствованный из Ветхого Завета, в деревне был известен и практиковался одной парой, которой удалось сохранить небольшую семью, состоявшую всего из четырех человек. Жена поведала секрет другой женщине, думая помочь ей, но лишь навлекла на себя презрение. «Слыханное ли дело! Подумать только, пожалеть для малыша еды, мерзкая, жадная, себялюбивая дрянь!» – был общий вердикт. Но, несмотря на эти велеречивые протесты, а также частые роды, переносимые мужественно и бодро, должно быть, эти женщины порою втайне бунтовали, потому что, будучи в ином настроении, бывало, с горечью замечали: «Пусть первый ребенок будет женин, второй мужнин, а других больше не будет».

Это показывало, как обстояло дело, как говорила впоследствии Лоре ее мать. Сама она дожила до спада рождаемости и, обсуждая это со своей дочерью в начале тысяча девятьсот тридцатых годов, от души посмеялась над некоторыми объяснениями, выдвинутыми учеными, сказав:

– Узнай они на своем опыте, что значит вынашивать, рожать и воспитывать детей, они не ждали бы, что сейчас, когда у женщин есть право голоса в этом вопросе, они будут стремиться родить второго или третьего ребенка. Вот если б они чуть облегчили людям бремя, взяв на себя часть денежных хлопот! Мне никогда не казалось справедливым, что та, которой приходится переносить столько родов, должна заранее наскребать гроши и во всем себя урезать, чтобы немного сэкономить. А ведь есть еще другой ребенок или дети. Какой матери, производя на свет еще одного, хочется обирать уже имеющихся чад, чтобы уделить ему без того скудный кусок?

В восьмидесятые годы в Ларк-Райзе не было незамужних девиц с детьми, хотя чуть ранее, судя по всему, появилось немало внебрачных детей, потому что, когда в школе проводили перекличку, оказалось, что старшие отпрыски из нескольких семей носят не ту фамилию, что их братья и сестры. Это были дети пар, которые поженились уже после рождения первенца, что было в то время обычным явлением и мало кого волновало.

В восьмидесятые годы в Ларк-Райз приехала из Бирмингема тридцатилетняя молодая женщина, чтобы родить внебрачного ребенка в доме своей сестры, а вдова с тремя законными детьми, впоследствии снова вышедшая замуж, между двумя браками умудрилась произвести на свет двоих детей. Эти случаи не вызвали особого резонанса; но, когда стало известно, что «в беду попала» шестнадцатилетняя девушка из дома, находившегося в полях недалеко от деревни, общественное мнение было взбудоражено.

Однажды вечером, за несколько недель до родов, Эмили прошла по деревне со своим отцом, направляясь к молодому человеку, на которого она возложила ответственность за свое положение. Это было печальное зрелище. Эмили, еще совсем недавно резвившаяся с другими детьми, брела медленно и неохотно, с красными от слез глазами, пряча раздавшийся живот под материнской клетчатой шалью, а респектабельный седовласый отец в воскресном костюме подгонял ее: «Живее!», словно желая поскорее покончить с неприятным делом. Женщины подходили к своим калиткам, а дети прекращали игры, чтобы посмотреть, как они идут, ведь все знали или догадывались, какое дело им предстоит, и очень сочувствовали юной Эмили и ее почтенным родителям.

Беседа оказалась еще унизительнее, чем ожидал отец, поскольку Эмили назвала имя младшего сына в семье, где находилась в услужении, но этот молодой человек не только отверг обвинение, но и сумел доказать, что до и после даты предполагаемого зачатия некоторое время был в отлучке. И все же, несмотря на доказательства, соседи по-прежнему верили Эмили и относились к ней как к несправедливо опороченной героине, которую нужно холить и оберегать. Возможно, ее слишком уж превозносили, ибо то, что должно было быть случайным эпизодом, превратилось в привычку: так и не вышедшая замуж Эмили имела многочисленное потомство.

Отношение деревенских женщин к незамужним матерям было противоречивым. Если какая-то из них приводила своего ребенка в гости, все стремились обласкать и побаловать его.

– Прелестный малыш! – восклицали вокруг. – Как вообще кто-то может говорить, что он не должен был появляться на свет? Ну разве не красавчик? Разве не крепыш! Знаете, все говорят, что такие дети – самые талантливые. И не обращайте вы внимания на то, что о вас болтают, дорогая. Такие детки появляются только у хороших девушек вроде вас!

При этом женщины отнюдь не хотели, чтобы их собственные дочери рожали детей до брака.

– Я всегда говорю своим девчонкам, – доверительно сообщала одна женщина другой, – что, если они попадут в беду, им придется идти в работный дом, потому что я не потерплю их присутствия дома.

Та соглашалась:

– Я говорю своим то же и всегда думаю, что именно поэтому они и не доставляют мне неприятностей.

Тем, кто понимает девушек, было жаль, что их матери столь превратно оценивали мотивы, по которым те сохраняли целомудрие; но в жизни деревенской матери оставалось мало места для более утонченных чувств. Всю свою силу, изобретательность и ум она употребляла на попечение о телесном благополучии детей; их умственные и духовные качества оказывались вне ее внимания. При этом, если бы одна из ее дочерей, как тут выражались, попала в беду, мать почти наверняка оставила бы ее дома и заботилась о ней. В деревне было несколько домов, где мать воспитывала внуков вместе со своими младшими детьми, причем внук называл бабушку мамой.

Если, как иногда случалось, девушка была вынуждена спешно выходить замуж, из-за этого о ней не думали хуже. Она обзавелась мужем, а значит, все в порядке. «Таков закон природы», – гласил всеобщий вердикт.

Но