Рождение чудовища - Гульнара Черепашка

быть вещью колдуна – в этом определенно было свое преимущество. С Амади ей куда лучше, чем у брата.

Женщина, заметив взгляд Накато, уставилась на нее в ответ. Вызывающе подбоченилась и поджала губы.

Люди здесь разительно отличались от тех, среди которых выросла Накато. Должно быть, оседлая жизнь влияла и на внешность. Кожа у южан была куда светлее, чем у обитателей степей и гор, а тела – куда более рыхлыми. Видимо, дело было в том, что им не приходилось долгими днями напролет идти и идти, либо – ехать верхом. Они год за годом сидели на месте, в своих поселениях и городах.

Лицо женщины было мясистым – таких лиц не было у степных кочевников и горцев. Неровное мясо создавало впечатление, что ее искусали ядовитые насекомые, от чего лицо опухло. Рыхлое тело казалось мягким – как покрывало из пушистой шкуры детеныша тура. Так и тянуло пощупать, проверить. Белизна кожи изумляла. Женщина казалась даже белее Амади. Что она, вовсе не показывается под солнцем?

Постояв некоторое время, прислужница недовольно фыркнула, отвернулась и пошла прочь, покачивая бедрами.

- Ты ее только что взглядом не прожгла, - с усмешкой заметил Амади.

- Я просто посмотрела, - прошелестела девушка.

- Что ты на ней такое нашла?

- Люди здесь не похожи на наших, - отозвалась она, подумав. – Совсем другие. И лица у них белые…

- Ну, ты в дороге уже видела немало белых лиц, - Амади слегка удивился. – Привыкай. Ты теперь будешь часто их видеть. А скоро белых лицо вокруг станет куда больше, чем черных, - прибавил он задумчиво.

- Только не говори, что собираешься уходить от гор, - Кваку нахмурился.

- Собираюсь, друг мой! Не для того ведь я с этих гор спустился, чтобы торчать в Кхорихасе. Мы пойдем вглубь равнины.

- Расскажешь, что ты делал в горах? – Кваку посерьезнел. – Сколько лет я тебя не видел – три, четыре?

- Четыре с лишним года, мой друг, - Амади покивал. – Был на севере. И, признаться, не ждал встретить здесь тебя, - прибавил он. – Неужто теперь горские пастухи оплачивают труд толмача лучше, чем купцы на равнинах?

- Вот сразу видно, что ты четыре с лишним года не был на равнине, - вздохнул Кваку. – Здесь многое переменилось. Жизнь теперь меняется так стремительно – оглянуться не успеваешь! Право слово, Амади, я чувствую себя глубоким стариком, не успевающим уследить за переменами в мире. Города растут, дороги строятся.

- Правители воюют, - подсказал колдун.

- Нет, в последние годы войн не слышно.

- Значит, мы вернулись в преддверии очередной крупной стычки, - заметил Амади. – После долгого затишья всегда начинается буря.

- Нынче и без войн бурь хватает. Ты приезжаешь в город, в котором не был каких-нибудь полгода-год, и не можешь узнать улиц. Не находишь знакомых домов.

- Города растут, Кваку, - колдун пожал плечами. – Ты будто впервые это заметил! Ты сам только что об этом сказал, – он воровато огляделся – точно боясь, что кто-то подслушает их разговор. – Города растут, люди перебираются сюда из деревень. Строят дома. Если лет десять назад еще мало кто понимал, зачем сниматься с насиженных мест, то теперь многие нарочно стремятся попасть в город, осесть здесь. Это можно было предсказать еще давно. Мы ведь оба помним времена, когда города больше напоминали большие деревни. А распаханной земли было намного меньше.

- От этого не легче, - тот пожал плечами. – Слишком уж ненадежно на равнине. Сегодня ты едешь с купеческим караваном, а завтра этот караван нарвался на грабителей или шайку чьих-то наемников, что маются с безделья.

Амади покивал, огляделся снова. В зале прибывали люди. Большинство посетителей собрались ближе к центральной части зала. Поближе к приоткрытой двери кухни. Там же молодой парнишка принялся наигрывать на нгомби, затянул песню.

- Вишь, и сюда добрались развлечения – не хуже, чем на юге, - усмехнулся Кваку, кивая на парнишку.

- Вот и славно. Значит, теперь есть школа искусств? Говорят, там и молодых невест обучают. Слыханное ли дело!

- Ростовщики, перекупщики и управляющие на шелковых плантациях хотят теперь, чтобы их жены пели и танцевали. Как наложницы правителей и их приближенных. Желтый шелк изменил эти места до неузнаваемости за каких-то пару десятков лет. Совсем недавно Кхорихас был небольшим поселением. За последние три года оно разрослось до города. Правитель пригнал рабов, приказал проложить дороги, обводные и оросительные каналы. Ты видел храм в центре, напротив дворца правителя?

- Мы лишь сегодня зашли в город, - хмыкнул Амади. – С тобою вместе.

- Эх, ты, небось, и не знаешь, что за перемены произошли за последние годы в Мальтахёэ, - протянул Кваку. – Слыхал ведь, что удумал нынешний правитель? Мальчишка! – он скривился. – Сейчас ему пятнадцать, а к власти его привели, когда ему было девять. За это время он или подвинулся умом, или его чем-то опаивают… так считают в самом Мальтахёэ.

- Я слышал, что караванщики не хотят ходить в Мальтахёэ через Кхорихас, - отозвался Амади сдержанно. – Мол, здешний правитель не хочет иметь с Мальтахёэ дел, потому обкладывает караваны с краской, медью и костью непомерным налогом. Они вынуждены искать обходные пути, а это сложно. Но я мог это все предсказать еще шесть лет назад. Разве дело в этом несчастном мальчике, которому яда налили в уши?

- Несчастный мальчик – так ты его называешь, - Кваку усмехнулся.

- А что бедняге оставалось делать? Лишился обоих родителей в таком раннем возрасте! И остался наследником царского трона, не имея сил удержать его. И воли и разума, чтобы отказаться и уйти. Его жизнь висела на волоске, и он уцепился за ту единственную соломинку, что случилась под руками.

- Хороша соломинка, - пробормотал Кваку. – Слышала бы величественная Саалиндж, как ты ее только что назвал! Полагаю, восторгу ее не было бы предела.

Амади весело фыркнул, снова настороженно огляделся. Снаружи совсем стемнело, и внутри загорелись светильники. Давешняя толстая служанка принялась разносить по столам плошки с горящим жиром. Одну поставила и на их стол.

- Господа еще чего-нибудь желают? – осведомилась мрачно.

- Господа желают отдохнуть, - Амади кивнул. – У вас ведь найдутся свободные комнаты, хозяюшка?

- Свободное место в хлеву пока что есть, - она ощерилась.

- Ну, зачем ты так, - мягко