Земное время - Сергей Спасский

2. Броневик

Листами зеленой сталиОбшитый, ты полз в бою,И пули, скользнув, примялиУ башни щит на краю.

Войной в раскаленном чревеПод спазмы взрывов зачат,Ты здесь прогибаешь в гневеТрескучих торцов накат.

Зачем же в сквозных заплатахБойниц, суров и тяжел,От этих полей проклятыхТы в город, ворча, пришел?

Какую, бредя полями,Себе выбирал ты цель?Исчерченная огнямиДвугорбая цитадель.

Ты знал ли — шумя, окружитПрорезы твоих бойницТревога знамен и ружей,Горячая лава лиц.

Пока, летя словно эхо,Рядами не шевельнетСкользящий шепот: — Приехал.— Который? — Смотрите! — Вот!

И торопливой походкойПересекая перрон,Широкий, крепкий, короткий,К тебе протиснется он.

Ведь здесь невозможно позже,Ведь надо сейчас, скорей,С размаху схватить за вожжиБезумную скачку дней.

И хлещут слова, как плети,И — вытянута рука…Ты этого ждал? За этимКатился издалека?

И вот, с приглушенной дрожьюМоторов, прилег мертво,Чтоб кованым быть подножьемДля первой речи его.

3. Смольный

Спокойствие всего нужней…Гул шаркает по коридорам.Сегодня в улицах огнейНе зажигали. ПерекорамРужейных глоток нет конца.Сегодня город без лицаЗавяз до крыш в туман и слякоть.Дождю струистой сбруей звякатьВдоль заколоченных дверей.Спокойствие всего нужней.Но коридор тревогой тронут —Здесь шарк подошв, прикладов топы.Сюда сегодня врылся фронт,Здесь задежурили окопы,Сгрудив шершавые шинели.Здесь люди по три дня не ели.Здесь заседают третью ночь.Отсюда выкатились прочь,Топорща скользкие штыки,Гремучие грузовики.Та-ра-ра-ра. Та-та-та-та.Гнездится пена у моста.Матросский клеш скользит по лужам.Кронштадтский нрав с борьбою дружен.Накапливаясь по безлюдью,С дворцом они сошлись грудь с грудью.Из тесно сжатого кольцаОни не выпустят дворца.И меднобокая опора,Дымясь (и, значит, быть беде),Проводит борозды «Аврора»По оцинкованной воде.И колоннадой круглоствольнойСвою тревогу обведя,С ней связь не прерывает СмольныйСквозь парус липкого дождя,Сквозь мрак, прозеленивший небо.Спокойствие важнее хлеба…Здесь нужен мозг — крутым узломКрепить и стягивать восстанье.Здесь нужно ровное дыханье.И он не дремлет над столом.Доклады, словно клятвы, кратки.В них дальних ружей молотьба.Он слушает. Лишь в лихорадкеМорщинка дернется у лба,И точен, как патрон, приказ.Здесь нужен выверенный глаз…Но телефон охрип от крика,Он надрывается: — Впусти-ка,Мне надо говорить — прими.(Зачем так хлопают дверьми?)— Я слушаю… — Он входит в зал:— Не может быть. — Да. Зимний взяли. —По лицам ветер пробежал.И стены колыхнулись в зале.

1926–1927

«Стеклянны шелесты капели…»

Стеклянны шелесты капелиСквозь неуверенные дни.И странно думать — неужелиС зимою справятся они?

Долби, веселый молоточек,Поблескивай по мостовой.Ускоренным дыханьем строчекЯ отзовусь на голос твой.

И пусть разноязыким кличемМы встретим бережно однуВ неловком облике девичьемЗадумавшуюся весну.

1927

Ломоносов

Из мысли ходим в мысль,Из света в свет иной.

Ломоносов

1

Крепкоскулый и широколицый,В набок сдвинувшемся парике,Он шагает пустынной столицейС узловатой дубинкой в руке.Низки домики. ЗеленоватыТучи. Липнут снежинки из мглы.Лишь пузатые грузны палаты,На оградах жиреют орлы.Тут колонны распухли, как бабы,Их добротный покой не тревожь.Завязая, ползут чрез ухабыТяжкозадые сани вельмож.И лоснящейся скукой одета,Не сгоняя истомы с лица,В туфлях шаркает ЕлисаветаПо наборным паркетам дворца.Даже время ступает вразвалку.Над заливом — безглазая тишь.Что ж, ругаясь, дубовую палкуТы сжимаешь, плечистый крепыш?Видно, твой неподатливый норовНе причесан еще, не размякВ суесловьи ученых раздоров,В пересудах глумливых писак.Все упрямится бешеный разум,Словно хочет, тревожен и горд,Переплавить природу и разомЗапаять ее в стекла реторт.Нет…И этого мало. СуровоОн готовит другие дары:Перегуды железного словаИ хрустальных мозаик ковры.Трудно с думами ладить. О, все быЗдесь повыправить… Руки крепки.Накопляется вечер. Сугробы.Где-то полоз хрустит…Огоньки.

2

— Этому некогда…Вот как!Черта ль еще, не пойму.Верно, вздурманила водкаГолову вовсе ему.Вишь ли, скандал за скандалом.Все ему тут не с руки. —Бродит Шумахер по залам.Жестко скрипят башмаки.— Неуважение к чину.Вечно со старшими груб! —Падают букли на спину,Фыркает трубка у губ.— Видно, я сделал промашку,Выпустил в профессораЭтакого… — И бумажкуРвет он огрызком пера.— Не обойтись без доносов.С ним пропадешь от хлопот.Экая дурь!.. Ломоносов!Ну и характер…Майн Гот!

3

О, трудность науки. Очаг в избе.Коленчатой жестью сустав дымохода.Здесь пламя играет. И скупо природаЗадымленный лик открывает тебе.И ты перед нею — пытливый жених,Любовно следи состоянье и навыкЕе изменений… (И сумрак затихПо шкафам стеклянным, вдоль тесаных лавок.)О, бережное ремесло. ПроверьУпорство механики замысловатойИ оптики зрелость. (Метелью косматойЗалеплено небо.) Он вышел за дверь.Столбы снеговые бредут по Неве,По горло дома в набегании ветра,Но мир проплывает в его головеГраненым, сквозным чертежом геометра.Мысль будто баркас на размоинах тьмы.И крутятся волны. Да, да, не иначе,Вот так он с отцом отправлялся рыбачить,И пена взбивалась, как дым, у кормы.И парусу было — хлестать и висетьИ грудью покачиваться холстяною,И мачта скрипело о небо. И сетьОпущена складками в море рябое.Не та же ль ухватка ловецких годин,Мужицкая жадность, поморская сметкаИ в ощупи знанья. Как ловкая лодка,Мысль бьется. Он вытащит сети. Один.

4

Может быть, Россия и дика,Ветер волком рыщет вдоль каналов,Но цветут художества, покаИм благоприятствует Шувалов.В канделябрах переблески свечШепчутся. И отсвет желтоватыйТихо разгорается вдоль плечНаклоненных и прохладных статуй.И по зеркалам повторены,Дуя щеки, заплетая вздоры,Сыпятся амуры со стены,Боги важно водят разговоры.И хозяин ласковый не прочьСлух потешить выдумкой пииты.Он и сам просиживает ночь,Рифмы отбирая деловито.Потому-то в расписном домуПод вечер, вельможу развлекая,Запросто сбираются к немуСпорить однописцы, краснобаи.И забавней музыки рогов,Веселей охотничьего лова,Коль случится растравить врагов…— Ишь, рассуетились бестолково.И чего волнуются, пойми?— Из-за риторических вопросов. —Задыхаясь, хлопает дверьми,Кулаки сжимает Ломоносов.И хрипя, и брызгая слюной,И лицо перекосив от злости,Сумароков вертится хмельной…— Экие назойливые гости. —В зеркалах меж бронзовых оправБродят свеч янтаревые сверки.И хозяин сдержанно-лукавЩелкает эмалью табакерки.

5

«Ваше высокопревосходительство, обидыЧинить изволите заместо того,Чтоб вспомоществовать в науках…». СбитыТени в углах. Ночь. Мертво.Пахнет щами из русской печки,Круг от свечи на стол лег.Стопка бумаг. Завитки, колечки,Росчерки. Ода должна быть в срок.«Высокопревосходительство, в Вашей властиСлужить отечеству, а Вы…» Нет.Рука дрожат. Листок на части.Что-то жена бормочет во сне.

В комнате сыро. Скребот мышиныйТочит тишь. Мечется взглядМеж электрическою машиной,Книгами, хмуро сжатыми в ряд.Полуголодная слава убога.Что же? Он яростным рубит пером:«Высокопревосходительство, даже у БогаЯ не намерен быть дураком».И выпрямляется. Да. НаукаОбрежет слугу своего.Связка бумаг. Пахнут щи. Ни звука.Дремлет Россия по грудь в снегу.

6

Поля бегут. Суха дорога. ТряскоТоропится скрипучая коляска,Ямщик лениво вздергивает кнут.Трещат в траве кузнечики. И летоЛикующей листвою разодето.Дворцы горят. Фонтаны круто бьют.Тенисты петергофские аллеи.Года, года…Он сделался старее;Стал уставать. Он хмурится, — опятьРастреплешь день меж пересудов вздорныхПод скользкими усмешками придворных.Тяжелый труд — царицу ублажать.

И ломота порой пройдет по телу.— Кузнечик мой, как твоему уделуЗавидую…А здесь торгуйся, гнись,Рычи, как пес, на недруга и вора…Фонтаны шелестят вдоль косогораИ радугами устилают высь.И может, за плечами смерть…Доколе?Он словно, врезающийся в поле.Ржавеет сталь. Когда же, наконец,Заботой перепахана ревнивой,Россия, ты проколосишься нивой?…Листы шуршат. Он входит во дворец.

1927