Земное время - Сергей Спасский

1922

Из цикла «Россия»

Прочесть не смею этих тонких букв,Что тихое твое слагают имя.Земля молчит в серебряном гробу,В метельном трепетном пушистом дыме.Суровая и снежная зима.И ты под зыбкой вьюжной ворожбою,Под гулким ветром не поймешь сама,Какие звезды встали над тобою,Какие нависают облака,Как чьих-то снов всклубившиеся космы,И в высоте чья легкая рукаПоднимет солнца кубок светоносный.И я стою и вглядываюсь в тьму,Ночей дремучих вижу колыханьеИ сам не понимаю, почемуВ душе моей восторг и ожиданье.И будто тяжкий шум вершин в лесу,И словно волны звона золотыеВдруг закипят, когда произнесуВ смущеньи имя трудное — Россия.

1922

Декабрь

Все спит. Все отдано. Все сжато.Лед слишком скользок под ногой.И снег, разлегшийся горбато,Блестит, сухой и голубой.И ветру вскинуть напоследокСнежинки легче и пестрейМеж круто вывернутых веток,Меж неподвижных фонарей.И кто я? Занятой прохожий.Но почему, откуда он,Непобедимый, непохожий,Заполонивший душу звон?И по серебряным бульварамПеребегая, на ходуТак ясно вижу я недаромВнезапно вставшую звезду.И в небе зыбком, белорунномСейчас, вот-вот услышу сам —Вдруг бурно встрепенуться струнамИ взволноваться голосам.Да. Да! Все изменись. Все снова…Бей, сердца тяжкое крыло.Огнем и музыкою словоВ дрожащий разум протекло.И под невыносимой вестью,Лохматясь, отступает тьма…Легли огромные созвездьяНа молчаливые дома.И измененной, непохожейЗемлей бреду, смущен и тих,Случайный занятой прохожийМеж узких улиц городских.

1922

«Еще горячей и золотопенней…»

Еще горячей и золотопеннейДень льется брагой в жадные глаза,Но я неуловимой переменойУже насквозь захвачен. И нельзяНе видеть эти легкие приметы:Небес кристальных усмиренный склон,Случайный лист, что между пышных ветокРжавеющим багрянцем озаренИ пахнущие холодком закаты…Привет тебе, осенняя пора.Знать, скоро вдосталь будем мы богатыОт зимнего крутого серебра.О, ровное и звучное дыханьеЗемных времен. Ну, что ж, не в первый разНа пашнях дум внимательною даньюПытливый стих мой вызреет для вас.И в этот день, что так иссиня-светелНад разогретою землей плывет,Я знанием взволнован. Я заметилОпять земли неслышный поворот.

1923

Ленинград

Как парус, натянут покой.Послушай, что может быть проще?Вот мост разогнулся крутой,Вот мачт тонкоствольная роща.Ведь это мы видим всегда,Ведь это на ощупь узнаем, —Здесь дышит в каналах вода,А здесь разбегаться трамваям.Но солнца горячая медь —То колоколом, то трубою, —Сегодня в тревоге звенетьТы будешь над ржавой Невою,Чтоб, медленно вниз уходяЗа черную молнию шпица,В багряные брызги дождяПо набережным разбиться.И будут баркасы качатьК бортам приливающий вечер,И ветер крепчать сгорячаВолнам белогорбым навстречу.Прохожий, опомнись, взгляни,Под тухнущими небесамиДворцы — уплывают они,Пошатываясь корпусами.Ты руку кладешь на гранит,Но вечер, как занавес, задран.И хлынувшим мраком размытВесь город — сплошная эскадра.И ты не спасешься, о нет,Еще исступленней и зорчеОн правит на диком коне —Чугунный помешанный кормчий.Но это же сам ты бокаСжимаешь коню — и стальнаяТвоя протянулась рука,Столетья, как звезды, сшибая.И он или ты — все равно,Но рушится полночь от скача,И море кругом взметеноКопытом тугим и горчим.Так рвись. Ведь отвеется тьма.И снова спокойней и строжеРассвет распределит домаИ площади накрепко сложит.И ты, занятой пешеход,Все ж помни в тоске бесполезнойХоть ветра упругий полет,Хоть дребезг уздечки железной

1924

«И ночь не та. И путь не тот…»

И ночь не та. И путь не тот.И час совсем другой.Луна пронзила небосводСеребряной дугой.О, этот дом мне незнаком,И тесен улиц скрест.Но я войду в угрюмый дом,В распахнутый подъезд.Направят люстры ровный светВ янтаревый паркет.И в рюмки впаяно темноБагряное вино.И вот, подскакивая, онВ клавиатуру бьет.Неровно брызжущий трезвон,Хромающий фокстрот.И пролетят вперед, назад,Прерывисто дыша,И напряженно угловатВибрирующий шаг.И ночь не та. И все равно.И я совсем другой.Под звуки, брошенные вскачь,Под струнный перебойМертвей, душа моя, не плачь,Не смейся над собой.Но, ослепленная, умри,Когда в седую тишьУдарит колокол зариСреди квадратных крыш.

1924

Белые ночи

Они, как дым, как плащ голубоватый.Зыбка их ткань.Плывут дома над водами. Так надо.Такая рань.Откуда он, распластанный в простореПрохладный свет?Я утонул. Мне в этом тусклом мореСпасенья нет.Здесь даже ты не сохраняешь веса,Гранит. И весьИз памяти, из тишины белесойТы сваян здесь.И — дар земли приветственный и краткий,Здесь даже вы,Под блеклым сном прилегшие на грядкиЦветы — мертвы.И чем дышать? И как теперь бороться,Когда вокругВся жизнь на дне просторного колодцаЛишь — тень, лишь — звук,Бескрылое пустое колыханьеНемых ветров.Нет, к этому слепому умираньюЯ не готов.Нет, знаю я, тоска рукой горячейВедет меня,Как поводырь, уверенный и зрячийНа берег дня.

1925

Крым

Округлая, душиста и теплаИз золотисто-синего стеклаГладь воздуха. И облака полныСветящейся и спящей тишины.И солнцем равномерно залитыГор серовато-ржавые хребтыИ под отвесно-гладкою скалойРяд плоских крыш, задернутых листвой.

Сойди дорогой каменистой вниз.Свой темный стан сгибает кипарис.Вокруг сухим плетнем обведенаКудрявых лоз ленивая стена.И в жестких листьях, круг и твердоват,Прохладной кистью виснет виноград.

Но это все без жалости забудь.Лег круто спуск. Протоптан к морю путь.Вот, в берегов обветренных краяЕго густая плещет чешуя,И от лучей мерцают веераИскристого, тугого серебра,Да волны набухают, волочаПо камню складки пенного плаща.

О, гулкое просторов торжество.В своей крови ты сбереги его,Чтоб в зимний вечер пламенным шатромВдруг этот день проплыл в уме твоем,И, проведя рукою по глазам,Растерянный, ты б не поверил самРазливам волн под сводами лучейИ — улыбнулся б памяти своей.

1925

Ода

Горбатый и черный орел на штандарте,Резные границы на выцветшей картеВ чернильных разливах лиловых море.Железом бряцающий слог манифеста,И стройный парад у крутого подъездаЗакованных в камень дворцовых дверей.

Не эту Россию в груди проношу я,Но память о ней наплывает, бушуя,Метелью взвивается в вихре крутом.Она, словно тень, залегла за плечами,Оглянешься — вот она спит за годами,Как за полосатым шлагбаумным столбом.

И там за недавнею треснувшей безднойВесь бред этот хмурый, заштатный, уездныйИз дерева вытесанных городков,Разлегшихся в тяжком трактирном угареПод кляузной одурью канцелярий,Под крики торговок у драных лотков.

Где поп, расстегнувши зеленую рясу,Пьет чай, приходя от обедни. Где плясыГармоник размывчивы и горячи,Где круглая церковь белеет убого,И тусклы кирпичные стены острога,И вяло свисают шары с каланчи.

Дома кособокие в хриплых крылечках.Опущены удочки в тихую речку.Мычанье коровы, бредущей домой.Дорога пылится, и рыхлятся пашни,И ветер дохнет бесприютной, всегдашней,Пропахшей полями российской тоской.

От этой тоски никуда не укрыться —Ни в сыростью выеденной столице,Ни в плавленом звоне московских церквей.Тоска, от которой лишь тройка да сани,Да клекот гитар, да вино, да цыгане,И дикие искры из смутных очей.

Но все же, бобрами закутавши плечи,Куда ему деться? Он едет далече,Покоя — о, даже и этого нет.Он слезет за речкой у зимнего леса,Отмерен барьер. И под пулю ДантесаОн станет, живой, беспокойный поэт.

А где-то в Москве, повернув от Арбата,Как птица, худой, пожелтелый, горбатый,Вернется домой. — Что-то холодно мне,Печь вытопи. — И, колотясь от тревоги,Смотреть будет Гоголь, как плавятся строки,И весело вьется бумага в огне.

И в белую ночь настороженный НевскийОхрипший, простуженный ДостоевскийОбходит. Над шпицем белесо-легкаМгла сизые саваны тускло простерла.И зябко, и сладко ложится у горлаПрипадка удушливая рука.

Да, все мы прошли эти гиблые были.Мы эту Россию войною дробилиПод хмурые марши шрапнелей и труб.Тот бред, как Распутин, смеялся из мрака.Но выстрел… — В чем дело? — Убита собака. —И в прорубь забит человеческий труп.

И рваная вот на плечах гимнастерка.И дуло винтовки прохладно и зорко,И степи, оскалясь, окоп перервет.И каждая площадь — ненастье и лагерь.И ночью — пожаров горячие флаги.Стучит у собора сухой пулемет.

Тиф бродит волною, звенящею в теле.Как холодно в старой защитной шинели.Ружье за плечами и пальцы в крови.Но злобой клянемся и голодом нашим,Мы смертью недаром тебя перепашем, —Россия, из сердца родись и живи.

Поэту недаром ночами не спится.Он видит тебя. И огромная птица,Пернатое слово воркует в груди.Оно над тобою в тревоге упругойКлокочет крылами. И песни порукой,Что зори с тобою и свет впереди.

1925