Янтарный сок - Элла Боброва

«Боязливость ребенка. Бесстрашие льва…»

Надежде Мандельштам

И блаженных жен родные рукиЛегкий пепел соберут.

Осип Мандельштам

Боязливость ребенка. Бесстрашие льваи святого презренье, —в светлой раме является мне обновленный портрет.Кистью друга воссоздан для будущих он поколений.Мир узнал, вопреки искаженьям судей,их запретам презренным:был в России двадцатого века затравлен поэт.

Не умел семенить за судьей. Отрекаться.Челом бить с повинной.Как герой из Ламанча копье, поднимал голос свой.(А Россия теряла в бессильи сына за сыном).О грузине всевластном сказал:«Что ни казнь у него, то малина…»Волки приняли вызов: был злобен их скрежет и вой.

Слежка. Обыск. Вот груда стихов на полу.На сонете Петраркидописал перевод полицейский сапог.За окном где-то ворон привычно-пророчески каркнул,и поэта, подвластного злейшейв истории всех олигархий,увели за порог майской ночи, за жизни порог.

Друг-жена и свидетельницаДолгих с Музою споров поэтав память сердца сумела подслушанное заключить.Защитив от Серпа и от Свастики черных наветов,пронесла она клад свой бесценный,чтоб снова отдать его свету —низко хочется голову мне перед нею склонить.

«Зарождались стихи. Но поэт за стеной молчанья…»

Памяти Д.И. Кленовского

«В чужом плену моей родной землиЯ мертвым был…»

Д.К.

Зарождались стихи. Но поэт за стеной молчаньяТерпеливо вынашивал медленно зревший плод.Стук заслышав в груди, говорил: погодите, рано…Словно знал, что возьмет их с собой в заморские страны,и когда-то домой ветер вольный их занесет.

Так случилось: ушел молча с ношей он нерожденной.Русской беженкой Муза его появилась на свет.И разносится голос задумчивый, полнозвонный…Пусть всё ближе зима — вдохновенно, освобожденонам о лете слагает десятую песнь поэт.

Первый крик… Долгий вздох. Миг рождения, умиранья.Жизнь и вечность — на всем неразгаданных тайн печать.Но прибой? Но сирень? Но любовь… Черепки мирозданья.Их находит поэт и — о чудо! — легким касаньемон умеет разрозненное в одно связать.

Взглядом вверх. Мыслью вглубь.В стройном ладе его напевномбарабанной нет дроби. Торжественных маршей нет.Но Нева? Но Лицей? Но холмы без крестов в тундре пленной?Все забыть? Не могу. Не могу — отвечает миру поэт.

Москвичка

Елене Сергеевне Кобяковой

Был исход. Был отчаянья бег…

Начало двадцатого… Век золотойв сияющих реял вершинах.Вдруг — «Искра». И в реве пожарищ «Долой!»Потом: Порт-Артур и Цусима.…………………………………………………………………………..

Ей было четыре, когда с баррикадподул первый ветер свинцовый,наткнувшись на стену, отпрянул назад(еще своей клятве был верен солдат) —и трон устоял трехвековый.Росла она — так хороша и стройна,что звал ее Елкой любимый.Задумчивости иль веселья полна —никто не умел так сиять, как она,озерами глаз густо-синих.

Гимназия. Позже — курс права. (Отецбыл с чистой душой адвокатом.Увидев цветущего века конец,ушел он, не вынес заката…).

«Да здравствует!» чередовалось с «Долой!»безвластьем в стране увлеченных.«Вставай!..». «Отречемся!» — здесь век золотойкончался. И хлынули мутной волной«хозяева» новые в Смольный.

Знамена — ожогов следы в синеве,открытые, смежив раны.В день Мая хмельной потрясенной Москвесказала она «До свиданья!»

Прилуки. Смягчил ее боль и испугнесломленный бурею тополь.И брат шел на брата — все дальше на Юг!Там тысячью тысяч заломленных рукМосквичку встречал Севастополь.

Движения Белого черные дни.За морем, за морем спасенье!Гудели с тоской, уходя, корабли…Попала она на последний.

Вповалку — плечом у чужого плеча —на чьих-то ногах головою.Прислушивалась к чьим-то грустным речам:«…а знаете, мне посвящен был «Колчан»влюбленным в меня Гумилевым…»

Семь тысяч молитв. Ветра доброго пыл.Уже позади Дарданеллы.Без пресной воды и без угля доплыл«Рион» в водах мраморных к цели.

Потом — страдный путь (мне ль его описать?)Москвички и всех легионов,что век Золотой помогали ковать,что жертвенно кинулись век свой спасать —ушел он, уплыл на «Рионе».………………………………………………………..«В Москве родилась я, в Москве и умру», —сказала (а было ей восемь).Все та же. И если не осень —исполнит, быть может, желанье зима:

услышав, что с детства ей снилось,решит: заслужила за верность онажеланный покой подмосковного сна —судьбы запоздалую милость.

«Враждуя, правят для меня незримо…»

Лидии Чуковской

Враждуя, правят для меня незримои Раб, и Господин в душе моей.Не знаю утром я: за Господиномпойду я или будет Раб сильней.

Свершится ль часто власти перемена,зигзагом ли пройду дневной я путь,кто дел и мыслей будет сувереном,и строг ли будет с совестью мой суд.

Обижу ли я друга недоверьем,предательством ли погублю его;иль пожелаю выдать, лицемеря,творение чужое за свое.

У нищего ль в погоне за наживойя отниму котомки жалкий сбор;посею ли завистливо и льстивояд клеветы, потупив скромно взор.

Снесу ли молча чести оскорбленье,к земле трусливо голову склонив;искать ли буду жадно наслажденья,живой души в другом не пощадив…

И если он, несчастный, о спасеньев беде меня напрасно призывал —тогда я знаю: каждое движенье,мой каждый вздох мне Раб продиктовал.

«Я прежде верил: в зареве небесном…»

«Угнетение духа — самая жестокая

и законченная форма угнетения…»

Милован Джилас

Я прежде верил: в зареве небесномгонца с востока шлет нам лучший век.И слышалось мне в жаворонка песне:настанет скоро утро, человек!

Я ждал. Я жертвовал… Хоть от лишенийбыл часто нестерпимым мой удел;далеким утру, солнцу пробужденьюв надежде молодой я песни пел.

Как долго ждал я? Месяцы иль годы?Или десятки трудных долгих лет?..Но солнце не взошло на небосводе, и ночьсменила розовый рассвет.

Потом из непроглядной тьмы-столетьяя к выходу путь ощупью искал.И в поисках тех ничего на свететак горячо, как утра, не желал.

Я шел на запад. Расправляя плечи ине страшась камней любых дорог —шел с новой верой: здесь я солнце встречу,и только с ним я на восток вернусь.

4. ПОЭМЫ, ЛЕГЕНДЫ, СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

В лучах северного сияния (либретто хореографической оратории[2])

1. «Вот страна — в свете Северных вечных сияний…»

Вот страна — в свете Северных вечных сиянийи в густых кружевах ледниковых озер,омываема водами трех океанов…Покрывают одиннадцать меридиановтундра, прерии, цепь вулканических гор.Груды скал с тайной кованой тысячелетий…Кто-то некогда яростно здесь бушевал.Скажут: поле сражения войн межпланетныхили: «Бог, видно, Каину дал земли эти» —так Картье, их впервые увидев, сказал.А потом — райский остров, где пением, звономславят Господа поле, река, лес и луг;где земля, щедро небом всегда напоенная,благодарно рождает богатства бездонные,и кишит жизнью глубь океана вокруг.Берег материка, голый, тощий, голодный.Но вот о дальнего озера мчится река:пустыри разрезает, сильна, многоводна,в берегах будит спящий порыв к плодородью —как сестры бескорыстной и доброй рука.Сеть Великих озер, как моря судьбоносных.Вкруг — полотна просторолюбивых песков.И стеною леса — кленов, елей и сосен —то сердито густых, то отчаянно рослых,дерзко рвущихся к флоту седых облаков.Вдруг — светло. Нива — море. Как ветру просторно!Как далек горизонт! Вот он вовсе исчез…Расстилаются прерии мягкой, бесшовнойпростынею натянутой, как бы покорнопринимая гнев, слезы и милость небес.Но взлетают края к крышам гор заснеженнымвниз к подножью стремятся потоки с озер.Принимают хребты, опираясь на склоны,на себя смертоносную силу циклоновкак степей беззащитных извечный дозор.Самый крайний — уперся в пески океана,и не сдвинет его даже нежность волны.Он стоит, то закатным лучом осиянный,то вздремнет чутким сном на подушке туманаи кует о Востоке неведомом сны.

2. «Давно… Из страны опаленной войной…»