В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь искусственной подсветки не потребовалось, садились при закате. С рассветом звену приказано быть в готовности к нанесению огневого удара в любой зоне полигона, доступной вертолетам. Ночь наступала медленнее, чем зимой, нехотя разгорались звезды, а потом — тоскливый плач шакалов вдали, вскрики пищух на плато, рождающие тревогу. От чернеющего в центре площадки транспортника долетают приглушенные голоса, тихий смех — Карпухин с прапорщиком на досуге состязаются в остроумии.
— Усы гусара украшают и таракану вид дают. — Это прапор вежливо дает сдачи летчику-оператору за «корову на льду» — перед вылетом по тревоге техник замешкался с погрузкой запасного горючего, и Карпухин сорвался.
Лопатин прислушивается, но смех летчиков и техников мешает ему разобрать ответ Карпухина. Потом — опять округлый говорок прапорщика:
— Гусары, они, товарищ лейтенант, еще при старом режиме перевелись, зато тараканов нынче расплодилось! Живучие, черти, из каждой щели усы торчат...
Лопатин усмехнулся: нашла коса на камень, — и прикрыл дверцу, чтоб не пробивался наружу свет, включил фонарик, стал расстилать на сиденье карту. По сведениям воздушной разведки, условный противник небольшими колоннами тянулся к ближним перевалам через главный хребет. Пока еще колонны вне досягаемости боевых вертолетов, но где они окажутся к утру? Лопатин наметил возможные точки перехвата, подходы к ним по ущельям и руслам притоков реки, выводящим к основному пути противника — вдоль речной поймы. Прошелся по карте курвиметром, определяя расстояния, стараясь запечатлеть в памяти изгибы долин и ущелий. Ночью по горным дорогам не разгонишься, и если «противник» решился на ночной марш, значит, скрытность ему дороже скорости. Отсюда следует почти несомненное: с рассветом колонны «противника» укроются в скалах или горных лесах и простоят на привале, может быть, до темноты. Искать поэтому их будет непросто. И где искать? Он снова сделал расчеты, обвел синим карандашом вероятные районы дневок, еще раз тщательно проследил маршруты пролета к ним, возможность маневра при поиске целей, запасные пути отхода на тот случай, если бы подвергнувшийся удару «противник» вызвал истребительную авиацию.
Снаружи послышались шаги — возвращался Карпухин, негромко напевая песенку про отчаянно-задумчивого пилота:
...Но тут настала темень, и грянула гроза В задумчивое темя, в отважные глаза. Еще, однако, рано подсчитывать урон — Еще от ероплана остался елерон. Он сел на еродроме, а попросту — в овсе, На левом елероне, на левом колесе. Окончены заботы, и нам кончать пора. Задумчивым пилотам — ура, ура, ура! Знамены развевались, оркестры впереди, Красотки прижимались к задумчивой груди...Лопатин усмехнулся, погасил фонарик, открыл дверцу:
— Степан Алексеевич, позови-ка моего зама.
Потом, когда укладывались спать в десантной кабине, Карпухин спросил:
— Значит, надо представить сиреневую иву, командир?
— Попробуй, Степан Алексеевич.
Он еще трижды встречал рассветы перед ее окнами, налитыми красным огнем зари, и всякий раз, как живая, она улыбалась ему из глубины тающих алых сумерек.
На четвертый день из города примчалась сестра. Повиснув на шее брата, сунула ему в руку записку. Варя сообщала, что на некоторое время задержится.
— Она же отличница, твоя Варюха, ее и включили в диспансерную группу. И потом, ее надо знать, Андрюшенька. Она небось еще в себя не пришла. Такие осторожности требуют, а ты, поди-ка, в первый вечер полез с поцелуями?
— Она тебе что, рассказывала?
— Да уж я вас знаю, холостяков со стажем! Думаете, мы — куклы? Поиграл вечерок-два с одной, наскучила — поменял на другую.
— Ты чего это, Наталья? — Андрей опешил.
— Я-то ничего. Съездил бы хоть к ней, что ли? Тоже мне женихи пошли — ждут, когда невеста сама к ним домой явится. Вон иные хваты не ждут — по пятам бегают, пока своего не добьются. Или ты из хватов?
— Да о чем ты, балаболка? — Андрей стал злиться.
— Все о том же. Ее специально попросил в свою группу один молодой быстрорастущий доктор. Мы у него зимой практику проходили, так он с тех пор каждую субботу приносит цветы Варваре прямо в общежитие. А то билеты в театр присылает.
— Постоянный, выходит, парень, — усмехнулся Андрей с неприятным холодком. — И раз он полгода носит цветы, значит, они принимаются благосклонно.
— Дурачок! Какая женщина от цветов откажется? От тебя-то их небось не дождешься. Да он и не спрашивает — приносит и ставит на стол. Даже вазу купил для этого.
— Ваза может пригодиться в будущем совместном хозяйстве, — с тем же холодком ответил Андрей, припоминая свой вопрос к Варе: есть ли у нее парень? «Андрей Петрович, будь у меня парень, разве пошла бы я с вами ночью рыбу ловить?» Парень-то, выходит, все-таки есть...
— А ты ревнивец, Андрюшенька, — засмеялась сестра.
— А ты, сестренка, или болтунья, или маленькая провокаторша. И это не единственный твой недостаток. Погоди, еще выдам!
— А чего годить? Выдавай сразу. — Сестра, поправляя прическу перед зеркалом, усмешливо покосилась на брата.
В горницу заглянула мать:
— Вы что, уже разругались?
— Как же мама, не ругать ее? Вот смотрит на себя в зеркало и не видит, что эти оранжевые штаны, или, как там у них называют, бананы-чебуреки, мандарины-апельсины, сидят на ней как седло на... телушке.
— Что-о? — Глазищи сестры уставились на Андрея жерлами сокрушительного калибра, но его теперь трудно было остановить.
— Ты же русская девчонка, черт тебя подери! Тебе бы платье хорошее, сарафан голубой, да в цветочках, — от тебя же глаз не оторвал бы. А ты и натуру и фигуру свою коверкаешь, дурацкие штаны натянула — ягодицы, что ли, демонстрировать на публике?
— Андрей, ты чего это? — встревожилась мать.
— Нет, мама, пусть он выскажется! — Голос Наталья задрожал. — Пусть до конца выскажется.
— Я еще тут твои пластинки посмотрел — так чуть от тоски не сдох: сплошные поп-пустьшики. Какие-то тарабарские «Аббы», «Битлзы», «Звезды дискотек», от которых несет пошлятиной через моря и океаны. Да и наши не лучше: уныло-глупые ансамблишки,
