Призрак кургана - Юхан Теорин

Топоры и пилы. С ними работают еще двое: Матти, высокий и тощий финн, и Гриша. Гриша, в отличие от Матти, небольшого роста, но он из тех, про кого говорят «поперек себя шире». Они валят еловый лес с утра до вечера и стаскивают стволы к реке. Обещали прислать лошадей, но пока не прислали. Работу лошадей делают люди.

Никто не знает, где они находятся. Где-то в Сибири – вот и все, что им известно. Короткий допрос, суд, занявший минут пятнадцать, – и они здесь. Всего трое судей, никаких адвокатов. Приговор написан, проштемпелеван, с него сняты копии. Они со Свеном осужден на восемь лет в исправительно-трудовом лагере. За вредительство.

Кому они навредили? Этого им не сказали.

Наказание заключается в работе. Работы еще больше чем там, на канале.

В тюрьме, куда они попали из фильтрационного лагеря, их продержали всего несколько дней. Сразу после суда выкрикнули из переполненной камеры и под конвоем отвели на станцию. Товарный вагон был набит людьми. Они долго сидели в тесноте, поезд не двигался с места. Потом двери открылись, в вагон ворвалось облако морозного пара. Оказывается, принесли еду. Все получили по миске супа, дверь закрылась, снаружи что-то лязгнуло, пробуксовали колеса, и поезд тронулся.

Ехали долго. Несколько дней, а может, и недель. Вагон без окон, только три зарешеченные форточки под самой крышей. Поезд все время останавливался и стоял на полустанках. Солдаты отгоняли сердобольных старушек, пытающихся передать еду арестантам. Потом опять свисток паровоза, скрежет колес – их везут куда-то еще дальше, на восток.

Уборной в вагоне не было, только небольшая дырка в полу, которая быстро заросла льдом, и приходилось испражняться прямо на пол в углу. Вонь от быстро растущей кучи поначалу казалась невыносимой, но потом привыкли.

На остановках в вагон заталкивали новых заключенных. Сопровождали их солдаты в ладно пригнанных шинелях с винтовками в руках. Арон смотрел на них и вспоминал детство, когда отец давал ему подержать свое ружье.

– Смотри, у них ножи на дуле!

– Это не ножи, – устало поправил Свен. – Это штыки.

– То есть с такой винтовкой можно и стрелять и колоть?

Свен не ответил. Прислонился спиной к стенке вагона и закрыл глаза.

На одной из станций поезд стоял очень долго.

Наконец тяжелые двери разъехались. Заключенных, или, как их тут называли, зэков, построили в колонну и куда-то повели. Трудовой лагерь помещался в еловом лесу. Первое, что Арон увидел, – сваленную в кучу припудренную снегом одежду Он присмотрелся – из кучи торчала почерневшая рука. до него дошло – это не одежда. Это труп.

– Людей здесь не хоронят, что ли?

Свен промолчал.

– Попробуй похорони, – пробурчал кто-то сзади по-норвежски. – В землю не то что лопату, лом не воткнешь. Все промерзло. Весной похоронят.

Здесь промерзло все. Не только земля.

Потом он увидел забор. Много рядов колючей проволоки с наросшим льдом. У столбов мечутся смутные тени огромных цепных собак. Чуть поодаль – сторожевая башня, высокая, как трехэтажный дом.

Ворота открылись, и колонну пропустили в лагерь. Их отвели в переполненный барак.

Арон посмотрел в треснувшее окно – смутный белый мир в сумерках и стена елового леса. Небо видно, только если подойти к самому окну и посмотреть вверх. И склон горы.

Лес.

Горы.

В ту зиму он насмотрелся на лес и горы на всю жизнь. На Эланде никаких гор нет. И деревьев почти нет, а здесь – нескончаемое море огромных, устремленных в небо сосен и елей.

Вокруг лагеря ни поселков, ни хуторов – ничего. Пустынный, скованный морозом край.

Дни они проводили в лесу, вечером возвращались под конвоем в барак. Раз в две недели – баня.

Лагерь довольно новый, всего года два, сказали им. Все это строили сами зэки. Вырубили деревья, выкорчевали пни, вырыли землянки. Понемногу построили хижины, а потом и настоящие бараки.

Свен и Арон делили барак еще с пятьюдесятью заключенными. Пятьдесят заключенных из десяти стран. Спят по трое на нарах, едят черствый хлеб и жидкую похлебку, которую зэки называют баландой. Греются у «камина» – ржавой бочки с приваренной, уходящей в потолок трубой. Чтобы нагреть барак, этот «камин» надо топить почти непрерывно – почти все тепло уходит в трубу.

Арон прислушивался к вою ветра за стеной барака, пытался вспомнить эландские осенние шторма – и не мог. Детские воспоминания понемногу стираются из памяти. Он уже взрослый. Ему шестнадцать.

Утром он просыпается, давит по традиции несколько клопов и встает. Если есть дрова, сует несколько поленьев в печку и зажигает.

Зэки начинают понемногу ворочаться, потом поднимаются один за другим, со стонами и руганью.

Но не все. Поднимались не все. Иногда они пытались разбудить кого-то, но находили остывшее тело.

Смерть бродила между нарами, и Арон уже привык видеть синие губы и мутные, иной раз уже подёрнувшиеся ледяной слюдой глаза. Окоченевший труп выносили из барака, как бревно. Обмыть покойника сил ни у кого не было, и тело сваливали в штабель вместе с покойниками из других бараков. до весны.

Начинается рабочий день.

Каждое утро, ровно в семь часов, зэки покидают лагерь и строем маршируют в лес. Там их делят на бригады. Есть и распорядитель работ, бугор, как его тут называют, но Арон видел его один или два раза, не больше. Бригады, вооруженные топорами, двуручными пилами и веревками, углубляются в лес. Делают на стволах насечки, пилят, валят деревья, обрубают сучья и волокут бревна на самодельных катках к реке.

Бежать отсюда невозможно. На десятки, если не на сотни километров – сплошная заснеженная тайга, говорят, что в ней есть волки, а еще страшней волков – медведи-шатуны.

Бастовать бессмысленно. Не удается и сжульничать, гнать туфту – на берегу все стволы пересчитывают, и если бригада не выполнит положенной нормы, им уменьшают паек. А недоедание – это смерть. Рано или поздно.

Они рубят, пилят, грузят, волокут – и, несмотря на тяжелую работу, все равно мерзнут. Особенно руки. Варежек не хватает. Свену удалось выменять башмаки и почти целые варежки для себя и Арона, а другие попросту обматывают руки и пальцы ног тряпьем.

У финна Матти варежек нет. Он замерз так, что даже дрожать перестал. Пальцы на левой руке белые, покрылись льдом. Он пытается работать, но движется механически и неуверенно, как во сне.

– Отдохни, Матти. – Свен смотрит на него с сочувствием. – Вернемся в барак, и ты оттаешь.

Матти прислонился к дереву. Арону кажется, что финн сошел с ума – долго бормотал что-то по-фински и вдруг начал негромко петь.

Остальные работают. Норму надо выполнить, иначе останешься без жратвы.

А в сумерках Матти исчез. Арон, Гриша и Свен обрубали сучья с поваленного дерева, а когда подняли головы, увидели только цепочку следов на снегу. Свен пошел было, но в наступившей темноте быстро потерял след. Покричали, позвали: «Матти! Матти!» – но ответа не дождались.

А вот и долгожданный свисток – всем собраться. Что ж, придется идти в барак без Матти.

Бугор пересчитывает головы и начинает материться – одного не хватает. Но сделать он все равно ничего не может – надо возвращаться в зону.

Мороз – минус восемнадцать. Арон слушает шум ветра в кронах и думает про огромный лес, и где-то там – истощенный, замерзший Матти.

На следующее утро бригаду снова выводят в лес. Ветер стих, в воздухе кружатся неторопливые снежинки.

Они раскладывают инструменты и вдруг слышат песню. Кто-то громко поет по-фински, и этот кто-то не может быть никем, кроме Матти.

– Матти!

Свен рванулся в лес, Арон за ним.

Матти сидел, прислонившись к сосне, и пел. Руки выставлены перед собой – два заледеневших комка. Из снега полукругом торчат маленькие белые грибы.

– Матти?

Свен трясет финна за плечи, но тот, похоже, его не замечает – поет во весь голос, не открывая глаз.

Арон тем временем с удивлением смотрит на странный полукруг – он никогда не видел, чтобы зимой в снегу росли грибы.

Никакие это не грибы, вдруг понимает он.

Финн обрубил отмерзшие пальцы и аккуратно, правильным полукругом, воткнул их в снег.

Матти самозабвенно поет. Глаза закрыты, и трудно понять, что это – песня или протяжный, леденящий душу вой.

Арон молча смотрит на торчащие из снега белые, обледеневшие пальцы, в немой мольбе поднятые к белесому северному небу.

Матти на самодельных носилках относят в лагерный медпункт. Ему ампутируют руки и пальцы на ногах, но уже поздно: он умер в ту же ночь.

Что-то произошло с Ароном в этот день. Он словно окаменел, страдания, которые он видел ежедневно, теперь оставляли его равнодушным. Больные, умирающие, обмороженные – не важно. Он всегда проходил мимо.

И он, и Свен старались не общаться с другими зэками. Лучше соблюдать осторожность. Но то и дело привозили новых, и им, новым, хотелось узнать, что и как в лагере.

Несколько недель с ними работал американец, Макс Хингли из Чикаго. Он был убежденным коммунистом, приехал в Советский Союз еще в середине двадцатых. Какое-то время работал в Интернационале, а потом, как и многие, как и Свен с Ароном, оказался на стройке канала. Потом, само собой, «тройка», приговор – «вредительство». И сибирский лагерь.