Творений. Книга I. Статьи и заметки - Андроник (Никольский)

Собор в форме креста, очень вместительный, с прекрасным золоченым высоким иконостасом на три престола; он богато снабжен и ризницей, и всею утварью; все это, конечно, пока дар щедрой русской руки. В ризнице собора — запас всего на многочисленные (в будущем) церкви японские. Японцы ходят в собор, кланяются перед ним (это язычники еще), как бы воздавая честь неведомому, но уважаемому ими Богу, именем Которого трудится один человек, так самоотверженно на пользу их же, японцев, и создал сию святыню. Всякий из них непременно положит на архиерейскую кафедру какую-либо монету, хоть медную, и их набралось так много, что Преосвященный хочет слить колокол. И самые миссийские постройки тоже заложены на широкую ногу и основательно: любо-дорого и возвышенно посмотреть на все это. Наша миссия как бы парит над всем здесь. Семинария и женская школа строены тоже на большое количество учеников, — семинария на 120 человек. Катехизаторская школа помещается при миссии, и только на уроки ученики ходят в семинарию. Учеников много, только в катехизаторских школах немного: последние военные события (Китайско-Японская война) совсем оттянули интерес японцев от религиозного, о чем заявляют в своих отчетах и инославные миссии. Женской школой заведует старушка Анна — сан, то есть госпожа, она уже 20 лет ею заведует и совсем отдалась школе; получает совсем гроши — 5 иен в месяц (1 иена на 13 копеек меньше нашего рубля), но и те она почти только и тратит на детей. Замечательно хорошая старица. Учительницы и воспитательницы уже ее ученицы, и все хорошие религиозные и преданные делу; одна даже и замуж не хочет идти и отказывает многочисленным женихам. Здание библиотеки устроено так, чтобы на случай пожара было несгораемо. Оно в три этажа; библиотека очень богата, для начала; большинство книг во многих экземплярах, так как часто приходится давать катехизаторам и священникам. Есть много японских переводов и из Святых Отцов; переводят здешние учителя, учившиеся в русских академиях. А вообще для перевода с русского и английского при миссии есть особая комиссия. Преосвященный посоветовал нам пригласить на обед священников, преподавателей, переводчиков и других для знакомства с ними, что мы и устроили в несколько приемов. Академисты, к сожалению, отчасти похожи на наших русских академистов, то есть с обычным недостатком серьезности и преданности церковному делу, только еще в худшей или, лучше сказать, мелочной ребяческой форме, так как только перенято от русских студентов; но это далеко не про всех нужно сказать; есть и очень серьезные, только беда, что никто из них не хочет быть священником и миссионером в тесном смысле. Есть только один из старых кандидатов Киевской академии священник в Киото. Семинарией заведует молодой еще кандидат Кавамото. Среди переводчиков есть очень хорошие; они, пожалуй, лучше кандидатов (ибо еще не видали ничего русского невысокого). Духовенство здесь все хорошее, нравственное, но, за немногими исключениями, не совсем богатое даровитыми людьми. Впрочем, всякий делает свое дело исправно, старательно и хорошо.

Видел и самого еще первого христианина, — это священник отец Павел Савабе. Он был сначала фехтовальщиком и разъезжал по городам, вызывая на состязание, чем очень славился по всей Японии; потом стал синтоистическим жрецом и отличался в этом отношении фанатизмом. Тогда о христианстве еще только начинались вести в Японии, но оно было в полном загоне и даже преследовании властей. Однако Преосвященный Николай, уже совсем изучивши японскую речь, решил помаленьку начать дело проповеди. Он часто ходил к буддистам и по синтоистическим храмам, чтобы завести знакомство со жрецами или вообще с японцами, конечно помаленьку заводя речь о Христе. И вот Павел Савабе был первым человеком, которого Бог решил сделать работником на Своей ниве. Он, по своему упрямому фанатизму, долго косился на Преосвященного Николая, и однажды пришел к нему и сказал: «Что ты там говоришь о каком-то Христе?» — и начал сердито ругать его за это. Преосвященный заметил ему: «Что же ты сердишься? Ведь ты даже не знаешь — что я говорю; сначала выслушай, а потом и говори». — «Ну, говори», — заметил на это сердито фанатик Савабе. И Преосвященный поговорил ему о грехе, о спасении во Христе, о Боге вообще и тому подобном, а потом предложил Савабе Евангелие для знакомства с новым учением. Савабе сердито взял и все еще ворча ушел. На другой день опять приходит и уже сам просит говорить о новой вере, хотя все еще показывая вид как будто только постороннего наблюдателя и поэтому косясь на Преосвященного и сердито расспрашивая его; Преосвященный по порядку толковал ему всю Священную Историю и прочее, а Савабе все это тщательно записывал и потом над этим размышлял самостоятельно дома, на утро принося Преосвященному массу всяких вопросов, возражений и недоумений по этому поводу. Потом Савабе рассказывал, что он все это делал тайно и преимущественно читал и писал в синтоистическом храме, отправляя богослужение, на котором держал перед собою вместо языческого молитвослова христианскую Библию, и тайно от всех и не привлекая невольно ничьего любопытства потихоньку знакомился с новым учением, которое принес ненавистный ему ранее Николай. Так длилось не мало, и вот этот-то упорный жрец язычества стал православным христианином Павлом (во имя Апостола Павла по сходству судьбы).

Еще до крещения он и сам завел тайную проповедь, и скоро уже трое их были христианами. Преосвященный наскоро перевел чин крещения и тайно во дворе консульского псаломщика крестил их. Но тотчас же им, крещенным, и нужно было бежать от преследования правительства. Савабе Павел бежал и на дороге попал на солдат, которые его сочли за лазутчика (а тогда началась война севера и юга Японии за освобождение императорской власти) и схватили; в тюрьме осмотрели его всего и нашли записки, на которых он записывал уроки Преосвященного о христианстве. Посмотрели солдаты и прогнали его, но на другой день сами пришли расспросить его о новом, весьма заинтересовавшем их учении и долго и внимательно слушали его о Христе. Но, кажется, из этой его проповеди плодов никаких не было. А потом разгоревшаяся международная война отвлекла внимание правительства от преследования христианства, так что Савабе был свободен и явился ревностным помощником Преосвященного в деле проповеди, а потом был поставлен и первым священником из японцев. Так началось здесь христианство благодатью Божиею, и немощное и худородное восполняющею, и горы и холмы сравнивающею. Теперь отец Павел Савабе уже старичок 62 лет, ровесник Преосвященного, но по виду совсем старик перед ним. Теперь у него и сын Алексей, священник, и очень религиозный и деятельный, подобно своему отцу. Они оба состоят священниками при другой церкви в Токио для христиан другой части города.

Мы побывали у всех: и священников, и кандидатов, и некоторых катехизаторов в их домах. Устройство японского дома таково. Со двора открывается деревянная решетка, дверца которой так низка, что непременно нужно входить изогнувшись: ведь жизнь японская почти сплошь наполнена поклонами и приседаниями, поэтому японец, уже входя в дом, кланяется и изгибается, а встречающий его садится на колени и, шипя из любезности, пресмыкается по земле, как бы желая этим сказать: я такой перед тобой маленький человечек, что недостоин и стоять наравне с тобой. Это самый почтительный прием в соответствие европейскому вставанию при встрече. За внешней решеткой в весьма узеньком квадратном как бы крылечке непременно нужно снять сапоги и тут их оставить, ведь у японцев обуви нет, они ходят на деревянных колодках-скамейках и их снимают вот именно в этом крылечке и остаются в весьма чистых носках. Поэтому полы в доме устланы циновками (у богатых коврами) самыми чистыми. Почти обыкновенно дом состоит из четырех отделений: приемная, почетная — зало, спальная и кухня. В зале есть особенно почетное место вроде нашего переднего угла: оно углубляется в одну из стен в виде открытого от пола до потолка шкафа; там помещается все самое почетное: у язычников их божница с идолами, а у наших христиан — иконы, а также другие важные вещи. Посредине комнаты непременно хибаци, то есть жаровня с постоянным огнем на углях, поправляемых не совком, а двумя палочками металлическими; около нее и составляется домашний очаг в собственном смысле; тут и задушевная беседа, и угощение… Все садятся на пол (перед хибаци) на коленях на подушки, каковые обыкновенно подаются только для гостей, и прежде всего здороваются и долго любезно раскланиваются с мягкими улыбками. Подается непременно японский чай зеленый: чай в чайнике заваривают и тотчас же наливают в весьма маленькие чашки; больше одной чашки с непривычки трудно выпить. На вкус чай горьковатый и сильный, так что можно очень возбудить нервы. К чаю непременно и очень вкусное японское печенье и всякие пряности. Все очень вкусное, затейливое непременно и нередко лучшее искусных европейских кондитерских. Японец почти постоянно держит в руках длинную трубку, накладывает то и дело по маленькой щепотке табаку, закуривает от хибаци и после одного вдыхания выбивает в хибаци же; и это очень часто. Японский табак — тонкое, длинное волокно желтоватого, но не коричневого красного цвета, как европейский. Прощание происходит с такими же поклонами перед хибаци; затем гость выходит на крылечко и обувается, а хозяева сидят в передней на коленях и, раскланиваясь, провожают. Обыкновенно внутренняя стенка японского дома — решетка деревянная, заклеенная японской бумагой, дающей и свет, хотя немного тусклый, и не пропускающей сравнительно со стеклом холода; эта решетка раздвигается, так что можно весь дом вполне открыть, оставивши только потолок на угловых столбах. За этой решеткой коридор вокруг всего дома — аршина 1,5–2 шириной, а потом другая решетка, уже сплошь деревянная для тепла и тоже раздвижная вся. Поэтому-то в японском доме постоянно теплится хибаци, а печей нет. Японцы не боятся холода: брюк не носят, а только низкие носки обыкновенные; рубашки тоже нет (теперь начинают ее вводить), голова большею частию открыта. Нас везде принимали очень радушно.