Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в. - Ольга Владимировна Богданова

начала 1960 — х годов ставила во главу угла не проблему человека, а проблему «человека и массы», «личности и коллектива», причем масса, как правило, была серой и однообразной, личность — сильной и выдающейся. Развернувшаяся в эти годы дискуссия о положительном герое и литературная практика 1950–60 — х годов обнаруживала тяготение художников к герою — лидеру, активному социально и собственно героическому по типу характера. В начале 1960 — х годов один из современных критиков всерьез писал о том, что «типичный народный характер, выкованный всей нашей жизнью, — это характер борца, активный, пытливый, действенный». Шолохов же впервые в послевоенной литературе обращается к образу человека обычного, простого, рядового, ничем особенным не выделяющегося, о котором принято говорить как о «герое массы»: «Шолохов не награждает своего героя ни исключительной биографией, ни качествами выдающейся личности», он стремится придать судьбе героя черты «всеобщности», «всемерно подчеркивая обычность пути» Андрея Соколова и выделяя народные составляющие характера героя[146]. Его герой — это уже не просто герой безликой массы, но герой из гущи народной.

Вслед за Шолоховым Солженицын избирает главным героем своего повествования человека обыденно простого, намеренно «усредненного», внешне неприметного крестьянина из глубинки. Подобно Шолохову, сознательно избравшему для своего рассмотрения «судьбу человека», ровесника века, с биографией, как у большинства россиян военного и предвоенного времени, Солженицын обращается к истории заключенного — «идеального негероя», чья судьба, как и у Шолохова, судьба человека, судьба одного из многих, судьба «простого Ивана» («Архипелаг ГУЛаг»)[147].

Выбор Солженицыным «простого» героя имеет свою мотивацию: в условиях традиционно — аграрной России судьба крестьянина — землепашца — судьба всего народа, и образ Ивана Денисовича, человека безропотного, бессловесного, безобидного, позволяет Солженицыну показать колоссальные масштабы того процесса, который до глубины поражал все слои существовавшего государственного строя.

Установка на универсальность (типичность и характерность) рассказа о судьбе крестьянина Шухова достигается уже в самом названии — «один день», то есть один из многих и подобных. В первоначальном же названии — «Щ — 854» — с подзаголовком «Один день одного зека» типизация и обобщение были доведены до еще более высокого предела.

В фокусе авторского внимания оказывается не сугубо единичное или индивидуальное, рельефно — масштабное, а типическое (если не однотипное), повторяющееся, уподобляющееся. Парадоксально с этой точки зрения выглядит образ главного героя — Шухова Ивана Денисовича, заключенного Щ — 854, который предстает в рассказе, с одной стороны, как лицо индивидуализированное, выхваченное из общей массы, имеющее фамилию, имя, отчество и свою историю[148], а, с другой стороны, его особенные, характерные черты не столько индивидуализируют, сколько типизируют образ. Писатель создает образ собирательный, придавая его судьбе черты обобщенности и всеобщности, значимости и знаменательности. Любой особый штрих к портрету Ивана Денисовича «обосабливает» образ настолько, насколько это позволяет не разрушить общности и единства портрета: то есть быть выделенным из массы, но не утратить связи с ней. Судьба Ивана Денисовича включается в широкий поток судеб народных, тех, кто стали жертвами «мужицкой чумы» и «великого переселения народов» («Архипелаг ГУЛаг»).

В потоке событий одного дня одного зека автор избирает эпизоды не особого характера и свойства, как, например, банный день у Шаламова, а самые рядовые, а точнее — регулярные: подъем и отбой, прием пищи и выход на работу. Событие же неординарного характера — пронос Иваном Денисовичем в лагерь куска металлической пилы, хотя и упомянуто автором, но теряется в череде других, утрачивая таким образом элемент сфокусированности и вставая в ряд событий хотя и значительных, но случайных и нетипичных.

Обращает на себя внимание и то, что, подобно тому, как избранный «один зек» — средний, простой, ничем особым не выделяющийся, отвечающий среднестатистическим нормам, так и «один день», который описывает художник, — не просто один из многих, а самый рядовой, от других мало чем отличающийся, не самый плохой и не самый хороший (правда, сам герой определяет прожитый им день как «почти счастливый», но за этими словами героя просматривается и авторская оценка, которая не совпадает с оценкой героя). «Золотая серединка» ощущается во всем: барак, в котором спит Иван Денисович, — не блатной, не уголовный; место, которое он занимает, — не у самой печки, но и не «у параши»; работа, на которую отправляют заключенных, — не натягивание колючей проволоки на голом пространстве снежной пустыни под пронизывающим леденящим ветром и не долбление голым ломом вечной мерзлоты, что достается двум другим бригадам, но и не «тепленькая» чистая работа писаря Цезаря, а кладка кирпича на ранее недостроенном здании ТЭЦ, в котором не так холодно, как на открытом месте, но и не так тепло, как в помещении, но здесь все — таки есть стены, за которыми можно хотя бы немного укрыться от ветра; да и погода в избранный Солженицыным день средне — зимняя: мороз не сорок градусов, когда заключенных могут оставить в бараке и не погнать на работу, а всего восемнадцать — двадцать градусов, «как всегда»; и солнце не играет на небе, но и не скрыто совсем — оно «как бы во мгле» (с. 30)[149]. И бригада, в которой оказывается герой, — не самая плохая и состоящая не на самом плохом счету. Во всей бригаде из лагерников — шакалов только один Фетюков, и хотя в лагере шакалов много, но бригада «одного зека» вовсе «не — шакалья».

Для усиления степени типизации образа главного героя Солженицын создает ряд персонажей, сопутствующих Ивану Денисовичу. Одни из них сопоставимы с образом главного героя по принципу подобия (бригадир Тюрин, заключенный Ю — 81, Сенька — Гопчик), другие — по принципу несхожести (Цезарь, кавторанг Буйновский). Если в первом случае выделяется родство героев (подобно Ивану Денисовичу бригадир Тюрин и заключенный Ю — 81 еще хранят в себе традиции народно — крестьянского нравственного уклада: например, они не могут «себя допустить есть в шапке»), то во втором случае даже имена, зековская профессия и поведение в лагере подчеркивают исключительность персонажей: само имя «Цезарь» и долагерная профессия Буйновского «кавторанг» на фоне убогой лагерной жизни звучат «по — нездешнему», к тому же оба получают посылки, одеты «не по форме», носят меховые шапки и, если Иван Денисович может любую работу осилить, то Буйновский на работе выглядит, как «лошадь запышенная» (с. 67), а Цезарь Маркович устраивается писарем и во время рабочего дня вместо «ударного труда» рассуждает об Эйзенштейне и Завадском. Но и в том, и в другом случае автор стремится оттенить типическое в образе главного героя, находя подтверждение ему в чертах близких