Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в. - Ольга Владимировна Богданова

не просто героя — личности, но героя — творца, героя — писателя. Неслучайно концептуальной метафорой Киреева, вынесенной в заглавие и опосредующей все повествование, становится метафора — сопоставление «жизнь — литература — рай», когда пребывание в среде литературного сообщества — это «пятьдесят лет в раю». Тема становления автобиографического героя (традиционный аспект автобиографии) замещается (и отчасти вытесняется) темой формирования художника слова, темой осмысления творчества и роли писателя.

На уровне декларационной установки Киреев отказывается от такой формы (разновидности) автобиографии, которая была бы связана с тенденцией беллетризации «мемуарного» текста, однако на практике его романное повествование подчинено законам художественной прозы, что проявляется на разных уровнях осмысления текста. И прежде всего это связано с типом героя — героем — творцом, героем — писателем, героем — литератором. Сам процесс становления Киреева — эгогероя тесно связан с художественным творчеством — как с его собственным произведениями, так и с художественными (и публицистическими) текстами других писателей (поэтов, прозаиков, драматургов, литературных критиков и ученых). Особенности формирования творческого сознания героя неизбежно влияют на характер и манеру повествования Киреева — нарратора, на выбор тех аспектов и проблем, которые оказываются в центре творческой рефлексии героя и повествователя.

Внешние признаки отточенности романной формы, в которую облачает свое повествование Киреев, сигнализируют о присутствии художественности в тексте киреевской автобиографии. Это и композиционная структура текста (композиционное кольцо), и цикличность повествования, и символическое цифровое оформление (50 лет, три дня, две части внутри главы и проч.), и, несомненно, манера повествования, которая со всей очевидностью выдает в объективированном (нацеленном на объективность) нарраторе мастерство и многолетний опыт автора — художника, обладающего самобытной стилевой манерой, выразительной речью и словом, т. н. «авторской интонацией»[138]. Но доминантой автобиографического повествования Киреева (заметим, по законам организации художественного текста) все — таки остается (около)мемуарность и (около)документальность, «стабилизирующие» волю автора и не дающие ему отойти от канона традиционной биографии (автобиографии). Киреев по — художнически мастерски «ограничивает» полет свободной фантазии нарратора, строго удерживает его в рамках (условной) «хроники», которая обеспечивается четкой («календарной») датировкой глав, точным указанием на время и место происходящих событий, присутствием в пространстве романа именно тех персоналий, которые помогли центральному персонажу получить «билетик в рай». Творческое умение Киреева, выработанное годами работы над его прозой, позволяет ему следить за соразмерностью частей, за художественной логикой, за сюжетно — фабульным развитием, казалось бы, независимо от прихоти автора развивающейся биографией. Однако четкость и стройность композиционного решения автобиографии, легко отходящей от линейно — векторной структуры и тяготеющей к циклическому выстраиванию текста, позволяет констатировать неизменное и «невидимое» присутствие мастера — художника, пристально наблюдающего за воплощением законов построения художественного текста и организации его цельности.

При создании своего автобиографического повествования Киреев создает иллюзию следования за поворотами собственной памяти, однако он неустанно и последовательно следит, чтобы в его тексте любое изображаемое событие, обстоятельство, факт, картинка, эпизод были обеспечены не только «ненадежными» воспоминаниями героя или нарратора, но и подтверждены объективными данными «извне»: указанием на реальные события, называнием точных «координат» (места и времени), отсылкой к историческому документу, который в тексте Киреева принимает форму и собственных «записочек», и чужого или своего «дневника», и цитаты из рецензии, опубликованной в журнале (например, Льва Анненского, И. Грековой, Ирины Роднянской и др.), и рукописи некоего отзыва, хранящейся в личном архиве писателя и мн. др.

Литературный портрет (т. н. главы «Крупным планом»), который органично вмонтирован в автобиографический текст Киреева, не разрушает жанровую природу художественной автобиографии, а существенно дополняет и обогащает ее модификацию. Герои — литераторы, которые окружают центрального персонажа и портреты которых дает Киреев «крупным планом», с одной стороны, создают атмосферу творческой жизни героя, оттеняют эволюцию его вызревания как художника (традиционный прием автобиографического повествования), с другой — сами становятся вехами — знаками исторического времени, приметы которого крепко закреплены за ними в тексте посредством их имен и известных читателю произведений (художественная находка Киреева).

«Жизнь негодяя» Вячеслава Пьецуха:

«иронический авангард»

Героем рассказа «Жизнь негодяя» (1989) Вяч. Пьецуха (1946–2019), прозаика, отнесенного к разряду представителей «иронического авангарда» (Н. Иванова)[139], становится Аркадий Белобородов, «жизненные координаты» которого обозначены следующим образом: «проживал в Москве, поблизости от Преображенской площади, на улице Матросская тишина» (с. 4)[140], «родился в 1954 году, когда от нас ушел Садриддин Айни, когда вся страна отмечала трехсотлетие воссоединения Украины с Россией и 125 — ю годовщину гибели Грибоедова, когда только что появилась кинокомедия „Верные друзья“, вступила в строй первая атомная электростанция, открылась Всесоюзная сельскохозяйственная выставка, началось освоение целинных и залежных земель, когда во главе ВЦСПС стоял Шверник, никого не удивляли такие газетные заголовки, как „Против застоя в научной работе“, а литературная критика была подведомственна Министерству юстиции» (с. 4–5).

Место и время появления (рождения и существования) героя обозначены автором иронически тонко и вместе с тем исторически точно. Герой — не провинциал, а москвич, типическая («центрально — государственная») составляющая биографии персонажа задается изначально. Адрес проживания — улица Матросская тишина (ставшая особенно известной после событий государственного «путча») — служит авторским намеком на близость КПЗ — тюремного ареала, по — своему «типических» обстоятельств, в которых пребывает «типический» герой советской эпохи. Близость Преображенской площади — не только топографическая точка, но и намек на условия социального вызревания героя. Характероформирующие составляющие образа — типа и границы его жизненного социума очерчены знаково и знаменательно. Писателем создается портрет «вечного» негодяя, но сформированного конкретной эпохой советских 1950 — х, годами ослабевающего тоталитаризма и начинающейся «оттепели».

Установка на типичность героя — осознанная задача автора. Пьецуху свойственно выводить типы («категории», «явления», «семейства»), а не создавать динамические характеры. Неслучайно «Жизнь негодяя» начинается с пассажа о «негодяях как таковых» (с. 4):

«Негодяй негодяю рознь. <…> Бывают негодяя мысли, негодяи побуждения, негодяи дела, негодяи образа жизни, те, которые сами себе враги, нечаянные негодяи, негодяи из идейных соображений, наконец, есть еще работники метеорологической службы, которые, если вдуматься, тоже порядочные негодяи; но самая вредная негодяйская категория, стоящая даже несколько в стороне, это, так сказать, вечные негодяи, которые неизвестно откуда берутся и поэтому вряд ли когда — нибудь будут истреблены» (с. 4).

Именно к ним и относит автор своего героя.

Уже в самом начале рассказа автор сознательно подчеркивает «обыкновенность» (компонент «вечности») героя: в детстве он был «обыкновенный ребенок», в юности — «обыкновенный юноша» (с. 5). Далее («в первой молодости») нарратор диагностирует «изначальные негодяйские признаки» героя, которые проявляются в том, что «Аркаша целые часы пролеживал на диване, ковыряя мизинцем в носу,