Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в. - Ольга Владимировна Богданова

и заинтересованно разглядывал потолок» (с. 5). Лежание на диване, несомненно, позволяет приобщить Аркашу к «вечности», а именно к вечному типу русской классической литературы, к обозначающейся параллели с Обломовым, для которого «лежание не было ни необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни наслаждением, как у лентяя: это было его нормальным состоянием» (с. 11)[141].

По поводу лежания своего героя на диване Пьецух замечает: «Наблюдая его в такие часы, можно было предположить, что его одолевают либо серьезные мысли, либо лирические воспоминания, но в действительности его одолевало совсем другое, а именно тупое, но чрезвычайно приятное состояние неги» (с. 5). Последнее слово — сигнал уже само по себе интертекстуально и снова отсылает к Гончарову: к «голубиной нежности» Обломова, к чертам, «казалось, слишком изнеженным для мужчины» (с. 10). Очевидно, что в «биографических пунктах» (с. 5) Пьецух намеренно ориентируется на «вечный образ» Обломова, едва ли не в тех же деталях, чуть ли не теми же словами обозначая этапы формирования характера своего героя.

Так, когда герою было 22 года (у Гончарова — «тогда еще он был молод»; с. 41), Аркадий «учился в кооперативном техникуме, потом бросил техникум и поступил подсобным рабочим на электроламповый завод, но, проработав только один квартал, начал потихоньку отлынивать…» (с. 5), то есть, подобно Обломову, герой Пьецуха «прекратил всякую полезную деятельность» (с. 5). Ср. у Гончарова: Обломову было предписано «воздержание <…> от всякой деятельности» (с. 43).

Как и воображению Обломова, на короткий срок воображению Аркаши «мелькало и улыбалось семейное счастье» (с. 41), по Пьецуху, — «приглянулась семейная жизнь» (с. 6). Аркаша женился («Женился он просто так, что называется от нечего делать»), у него родился сын, он даже устроился сторожем на Преображенский рынок (элемент современности в вечности: еще раз указание на конкретное «оттепельное» время — «поколение сторожей и дворников»), но вскоре, как и у Гончарова, «все закончилось опять же диваном» (с. 6).

Наконец, даже детали «предметного мира» Аркаши могут быть соотнесены с их «двойниками» в мире Обломова: «полумрак» (ср. «Обломов»: «шторы спущены»), «паутина под потолком» (ср. «Обломов»: «по стенам, около картин, лепилась в виде фестонов паутина»), «посеревшее полуокошко», «грязные чашки на столе, засалившиеся до такой степени, что на них можно было расписываться спичкой или ногтем» (ср. «Обломов»: «зеркала, вместо того, чтоб отражать предметы, могли служить скорее скрижалями, для записывания на них, по пыли, каких — нибудь заметок на память» и «на столе редкое утро не стояла не убранная со вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой да не валялись хлебные крошки»), «безобразно замусоренный пол», даже «газета» на полу, прикрывающая рвотное пятно (ср. «Обломов»: «валялась газета», «нумер газеты был прошлогодний»), то есть знакомый по классическому роману — «дух запустения и распада» (ср. «Обломов»: «вид кабинета <…> поражал господствующею в нем запущенностью и небрежностью») (с. 7; с. 11).

Из русской классической литературы известно, что традиционный тип национального характера определяется едва ли не единственно душевной тоской, духовной неудовлетворенностью, поисками смысла жизни (= идеала), устремленностью к гармонии внешнего и внутреннего мира. Что касается героя Гончарова, то его «вечность» и «русскость» в плане означенной традиции аксиоматична и доказательств не требует. Что же до героя Пьецуха, то он оказывается едва ли не прямым, то есть намеренно заданным, «наследником» Обломова: пытаясь найти объяснения особенностям быта и поведения Аркаши, в частности, говоря о выгороженном им в комнате матери «собственном закутке» (с. 6–7), повествователь высказывает предположение: «Видимо, его существу недоставало собственного ограниченного пространства, которое наводило бы полную гармонию между внутренним и наружным» (выд. нами. — О. Б.).

Доказательством неслучайности употребления Пьецухом слова гармония становится имя главного героя. В то время как речь идет о национальном типе, по существу о современном варианте русского национального характера, Пьецух избирает не какое — либо простонародное, традиционное имя Иван или Василий (как, например, фамилия участкового уполномоченного в рассказе — Иванов), а нерусское имя Аркадий[142]. Именно имя Аркадий важно писателю для акцентирования ассоциативной связи с Аркадией — пасторальной идиллической страной, связанной с представлениями о счастье, покое, простоте нравов, любви, гармонии. Аркадия являет собой инвариант гончаровской Обломовки, а ее (их) отблески обнаруживают себя в душевном состоянии Ильи Обломова и (отчасти) Аркаши Белобородова. «<…> гармония с ограниченным пространством усилилась компонентом абсолютного одиночества», «Аркаша просыпался, когда просыпался, часа два — три проводил в состоянии неги, чутко присушиваясь то к таинственным шорохам, то к гаммам, которые разыгрывал мальчик с четвертого этажа» (с. 7–8).

Связь образов на интертекстуальном уровне предполагает родство героев различных эпох, в ряду которых может оказаться и фольклорный Илья Муромец, и «около — обломовский» Аркадий (Кирсанов) из «Отцов и детей», усиливая «вечную» компоненту данного литературного (и национального) типа. Однако, напомним, у Пьецуха данный тип героя обозначен как «вечный негодяй», как «самая вредная негодяйская категория» (с. 4). На сюжетном уровне определение «негодяй» дает персонажу уже упоминавшийся участковый уполномоченный Иванов: «Негодяй ты, вот ты кто! — говорил Иванов и начинал надевать фуражку» (с. 9). Однако какой смысл вкладывает писатель в подобное определение?

В поисках ответа на этот вопрос следует заглянуть в словари. Словарь В. И. Даля не имеет самостоятельной статьи на вокабулу «негодяй», истолкование данного понятия дается внутри словарной статьи «негодный» с выделенным антонимом «годный»: «Негодяй — дурной, негодный человек, дурного поведения, нравственности, мерзавец». Большой толковый словарь русского (современного) языка дает: «Негодяй — подлый, низкий человек».

Словарь синонимов русского языка: «Негодяй, подлец, мерзавец», с комментарием: «Низкий, бесчестный человек. Эти слова выражают резкую отрицательную оценку <…>»

Очевидно, что «резкая отрицательная оценка» не соответствует тому «вечному» литературному типу, о котором идет речь в рассказе Пьецуха и который выстроился в результате интертекстуальных связей (Илья Муромец — Илья Обломов — Аркаша Кирсанов).

Действительно, самым простым доказательством «резкой — не — отрицательности» героя Пьецуха может служить, например, его реплика об американцах:

«Слышь, мать, — говорит он, не вынимая мизинца из носа, отчего в его голосе прорезывается галльская интонация. — Сейчас передавали, что в Америке тридцать восемь градусов ниже нуля. Небось теплоцентраль вся полопалась, с электроэнергией, к чертовой матери, перебои… Жалко американцев, по — человечески жалко!»

Нелепое и комичное по сути замечание героя обращает на себя внимание, во — первых, потому что герой «взял моду молчать» («молчит и молчит, как воды в рот набрал»), а здесь его вдруг «прорвало», во — вторых же, потому, что при полном видимом равнодушии к близким,