Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского - Антология

«На берегу ручья облюбовав лужочек…»

На берегу ручья облюбовав лужочек,Сел Тирсис горестный в тени приятней лип,Стал о возлюбленной рыдать — и каждый всхлипУгрозой был ручью: хлестало, как из бочек.

Филандер сел вблизи: чувствительный молодчикПочел, что ведь и он из-за любви погиб,Он тоже зарыдал, на собственный пошиб:Оглохнешь, рев такой услышавши разочек.

Бродил поблизости еще один пастух,Он им свирели дал, спасти желая слух:Посостязайтесь, мол, — в игре утехи много.

Но заявился тут из темной чащи волк,Рыдательный экстаз пастушьих душ примолк, —На волка ринулись — и кончилась эклога.

«На каменной горе, незыблемой твердыне…»

На каменной горе, незыблемой твердыне,Воздвигнутой вдали земных забот и зол,С которой кажется мышонком крупный вол,Клюкою странника — огромный дуб в долине;

То Господу гора противостанет ныне,Чтоб не дерзал вершить свой вышний произвол,То, покарать решив ни в чем не винный дол,Вдруг уподобится начавшей таять льдине,

То пламя разметет на восемьдесят миль, —Порою только дым да огненная пыльЛетят из кратера со злобой безграничной, —

Да, на горе, чей пик почти незрим для глаз(Того же хочешь ты как человек приличный),Я и живу теперь, и это мой Парнас.

«Вы, исполинские громады пирамид…»

Вы, исполинские громады пирамид,Гробницы гордые, немые саркофаги,Свидетельствуете верней любой присяги:Сама природа здесь колени преклонит.

Палаццо римские, чей величавый видБыл неизменен в дни, когда сменялись флаги,Когда народ в пылу бессмысленной отвагиЖдал, что его другой, враждебный, истребит.

Истерлись навсегда минувшей славы знаки,К былым дворцам идут справлять нужду собаки,Грязней свинарников чертоги сделал рок, —

Что ж, если мрамор столь безжалостно потрепан,Зачем дивиться мне тому, что мой шлафрок,Носимый третий год, на рукавах заштопан?

Беззаботной Клоримене

Пусть он любовник ваш, младая Клоримена,Пусть он бесстыдно лжет в рассказах обо мне,Пусть якобы за мной и числится измена, —Я, право, посмеюсь — с собой наедине.

Я жил в неведеньи, не по своей вине,Но рано ль, поздно ли — узнал бы непременноБлагодаря чужой — и вашей — болтовне,Что он любовник ваш, младая Клоримена.

Что ж, вы поведали об этом откровенно.Не будь он близок вам — об этаком лгунеЯ пожелал бы, чтоб его взяла гангренаЗа столь отвратное злоречье обо мне.

Пусть испытал бы он, обгадясь на войне,Сто лет турецкого, позорнейшего плена,В подагре, в коликах, в антоновом огне, —Тот, кто измыслил, что на мне лежит измена.

И вот, когда бы он, переломав колена,Сгнил заживо в дерьме, в зловонной западне, —Тогда его простить я мог бы несомненно,И посмеялся бы — с собой наедине.

Пусть с Иксионом он горит одновременно,И с Прометеем, и с Танталом наравне,Иль, что ужаснее всех этих кар втройне,Пускай пожрет его последняя геенна:Выть вашим суженым, младая Клоримена.

К Клоримене

Когда — вы помните — являлась мне охотаТвердить вам, что без вас моя душа мертва,Когда не ведал я иного божестваПомимо вас одной, да разве что Эрота, —

Когда владела мной всего одна забота —Вложить свою любовь в изящные слова,Когда тончайшие сплетали кружеваПеро прозаика и стилос рифмоплета, —

Тогда, толику слез излив из ясных глаз,Довольно многого я смел просить у вас,Любовь казалась вам достаточной причиной.

О Клоримен, я вам покаюсь всей душой,Не смея умолчать, как подлинный мужчина:Я дурой вас считал, притом весьма большой.

«Себя, о Клоримен, счастливым я почту…»

Себя, о Клоримен, счастливым я почту,Чуть снизойдете вы, — и тут же, в миг единый,Я становлюсь такой разнузданной скотиной,Что уж помилуйте меня за прямоту.

О да, выходит так: лишь низкому скотуНе станет женский пол перечить с кислой миной;Не сам Юпитер ли, коль представал мужчиной,Отказом обречен бывал на срамоту?

Приявши лучшее из множества обличий,Европу он украл, облекшись плотью бычьей,И к Леде лебедем подъехал неспроста, —

Для мужа способ сей хорош, как и для бога:Тот сердце женщины смягчить сумеет много,Кто к ней заявится в обличии скота.

Предположить, что мной благой удел заслужен,Что ночь души моей — зарей освещена,Что в карточной игре с темна и до темнаВыигрываю я дукатов сотни дюжин;

Понять, что кошелек деньгами перегружен,Что кредиторам я долги вернул сполна,Что много в погребе французского винаИ можно звать друзей, когда хочу, на ужин;

Спешить, как некогда, побыть наединеС божественной Климен, не изменявшей мне, —О чем по временам я думаю со вздохом, —

Иль, благосклонности добившись у Катрин,Забыться в радости хотя на миг один —Вот все, чего вовек не будет с Фоккенброхом.

Японскии сон

Как-то раз, как-то разЯ по уши увязВо сне, в бреду великом:Я влез на месяц молодойНад океанскою водой,Над Тенерифским пиком.

Снилась мне, снилась мнеВ том невозможном снеМладых гишпанцев тройка:Под мышки головы зажав,Поскольку каждый был безглав,Куплеты пели бойко.

Следом вдруг, следом вдругЯвился мне паукБритании поболе, —Он порывался взять реванш,Разгрызть пытался флердоранж,Ревмя ревя от боли.

А внутри, а внутриЧудовищной ноздриДавид метал каменьяИ — краснорож, рыжебород —Терзал верзила роммелпот,Дрожа от вожделенья.

Жуткий клык, жуткий клыкОн метил каждый мигВоткнуть слону под ребра, —Он шар земной пронзал насквозь,Раскручивал земную осьИ хохотал недобро.

В страшный зев, в страшный зевВместились, присмирев,Французские актерки, —При каждой кавалер француз, —Усердно услаждали вкусНапитками с Мальорки.

Сквозь кишки, сквозь кишкиШли сотнями быки,А также — вот так штука! —Кареты мчались взад-впередИ было множество заботУ юнкера Безбрюка.

Под хвостом, под хвостомПриметил я потомРяд гейдельбергских бочек;Испанский флот, войдя в азарт,В себя деньгами из бомбардПалил без проволочек.

Из нутра, из нутраПылал огонь костра:Там орден ИисусаСмолу готовил и свинецИ мученический венецСплетал для Яна Гуса.

А спина, а спинаБыла распрямленаМостом от зюйда к норду.И некто, вспухший и с горбом,Вопил, биясь о стенку лбом:«Кому бы въехать в морду?»

Под скулой, под скулойНагажена пчелойБыла большая груда:От меду стался с ней понос, —И снял штаны ученый носДля потрясенья люда.

Под губой, под губойСтоял кабан рябой;Лупя ногою в брюхо,Залез мужик на кабана,А вслед за ним, пьяным-пьяна,Туда же влезла шлюха.

Жуткий хвост, жуткий хвост,Что доставал до звезд,Мечом стоял тяжелым;И кровожадны, и толстыТам все английские хвостыСтояли частоколом.

А клешня, а клешняИз адского огняТащила ввысь Плутона,Чтоб там прибить его скобой,И звезды в ужасе гурьбойЛетели с небосклона.

Тут как раз, тут как разВ короткий миг погасМой сон несообразный, —Заря всходила, я во тьмеВ неописуемом дерьмеЛежал в канаве грязной.

Размышления, изложенные во время пребывания в шлюпке среди волн морских, вблизи от Золотого Берега (Гвинея), для моего друга Н. Н