Пожитки. Роман-дневник - Юрий Абросимов

Тот, подобострастно расплывшись, дал понять, что «сразу все» – это, конечно, лучше. Ну, у бандита-то нашего, само собой, даже багажа особого с собой не было. Так только: щетка зубная, бутылка вискаря да маска с трубкой – нырять. А на поясе «мошонка» для портмоне и документов. Вот он и достал из нее «кирпич» баксов, чтобы типа это… «отслюнить» сотенную. При виде такой суммы хозяин отеля аж присел от страха. Он знал прекрасно: если у человека есть с собой больше ста долларов наличными, значит, в гости наркомафия пожаловала. И чем больше наличных, тем круче наркомафия. Тут, естественно, бандита нашего изготовились умаслить до бескрайности.

– А чей-то тут у вас еще я вижу? – спросил между тем бандит, разглядев неподалеку через окно вертолет.

– А это, – засуетился хозяин гостиницы, – мы гостям нашим услугу особую предлагаем. Полетать над островом, посмотреть окрестности, рассвет, закат – все, чтоб запомнилось навечно.

– Та-ак… – соображает новый русский. – И сколько такая фигня стоит?

– Пятьдесят долларов в час, – не моргнув глазом, ответствуют ему.

– А если я на целый день закажу?

– И на целый можно.

– Ну а вообще? Две недели если? Пока я здесь отдыхать буду.

Хозяина мелко затрясло.

– Все, что вам угодно! Скидку дадим большую!!

– Да фиг с ней, со скидкой. На вот тебе. – Он сунул обалдевшему хозяину ворох зеленых купюр. – Только давай так договоримся. Завтра сюда братаны мои приедут. Надо их встретить как полагается – столик накрыть с видом на море, музычку поставить, то-се. И скажи водиле вертолетному, чтоб мотор не глушил. Надо по высшему разряду устроить. Пока мы пить будем, он пусть стоит начеку, лопастями вертит. А то мы ждать не можем. Как захотим слетать куда-нибудь, чтобы прямо из-за стола вышли, в кабину сели – и вперед.

– Как скажете! – радостно скулил хозяин. – Будет исполнено!

На следующий день друзья прилетели, начался праздничный жор…

– Теперь представь, – объявил Кузнетсов торжественным голосом. – В конце второй недели вертолетчик оказался на грани клинической смерти. Лопасти потихоньку вертелись, машина была в полной готовности круглые сутки, но этим уродам пройти пятнадцать метров до вертолета и тем более тридцать до моря не хватило времени. В море они так и не зашли.

Услышанной истории я радовался до вечера. А вечером состоялась еще одна встреча. С Домодедовым. Последний раз мы виделись летом, когда, по обыкновению своему, Домодедов сонный и вялый. Помню, он долго рассказывал, что, едва только приехав завоевывать вавилоны, определял для себя необходимый размер заработка, практически ничем не отличающийся от нынешнего. Однако концы по-прежнему еле сводятся с себе подобными, времени жить нет, а глубоких вопросов о смысле осуществляемой работы лучше не задавать вообще. И то правда: суицидальный ген внутри человека разбудить легче, чем кажется.

В тот раз, избрав целью профилактику головного мозга, мы отправились на берег городской реки увидеть красоты, на травке посидеть. Мы прошли вдоль тщательно подстриженных газонов под мелодичный перезвон церковных колоколов, глядя на многочисленные свадебные процессии, возглавляли которые крепкие, облаченные в белоснежные рубашки женихи с бритыми затылками и новообразованные невесты. Последние торжественно несли в чашелистиках корсетов загорелые бутоны грудей.

Усевшись на берегу, принялись налегать: я – на пиво, Домодедов – на мороженое (он боялся перевести сон из активированной стадии в медленную).

– Да-а… – сказал я после некоторой паузы, глядя на реку. – Вот некоторые мои друзья не видели моря полжизни. Потому что домочадцам их моря, видите ли, не надо. Так они сами теперь отказываются, убеждают себя, что им и не обязательно вовсе это, да и не очень-то хотелось. А вместо того они берут полный отпуск, едут куда-нибудь на Волгу и сидят там три недели, как мы сейчас сидим, комаров кормят… Любое животное так. Если птицу держать в клетке достаточное количество времени, а потом клетку открыть, она не полетит никуда. Зачем ей?! Да и страшно…

– Ты, Абросимов… – раскатисто загудел Домодедов, не размежая век, – прежде чем о Волге говорить… в таком хамоватом тоне… лучше бы сам сначала съездил и посмотрел…

– Ну ездил! – без запинки соврал я. – Ну и что?!

– И куда ездил?

– В Самару!

– Э-э… – беспокойно заворочался Домодедов, – не то это все…

«Ага, – смекнул я, – традиционно человеческий кульбит. Главное – правота без сомнений. Собственная правота. Личная».

Домодедов, почувствовав мое состояние, примиряюще заметил, что от выпивки у меня образно-мыслительный ряд гораздо вдохновенней.

– Разве?! А Девушка вечно меня пинает за алкоголизм, – пожаловался я.

– Нет! – заявил Домодедов. – Ты не алкоголик!

И серьезно на меня посмотрел.

Очень я люблю, когда он так серьезно на меня смотрит. Этот его взгляд доказывает, что я все-таки не видимость, а факт.

– Не алкоголик? Точно?

– Сто процентов.

– А кто же я тогда?

– Ты веселый пьяница, Абросимов, – сказал Домодедов и добавил: – Если б тебе суждено было спиться, ты бы спился уже давно.

– Да ладно!.. – засомневался я. – Вон… эти там… тоже тогда, когда…

– Нет и нет! Даже не думай!

Между прочим, Девушка утверждает, что из всех моих друзей Домодедов – самый нормальный и с большой душой. Так что за свое будущее я спокоен.

Сегодняшняя наша посиделка завершилась лобызаниями на вокзальном перроне. Пронзительно вышло, следует признать. Я-то раньше думал, что максимум пронзительности возможен, если один товарищ сажает другого в вагон поезда, едущего на войну. Желательно кинематографическую. Но вокруг текло скверное полумирное время, роль товарняка, груженного пушечным мясом, исполняла банальная пригородная электричка, а вместо фронтовых ста граммов наличествовало пиво – по пол-литра в каждые руки.

Время текло быстрее обычного. Наш разговор оборвало шипение каких-то пшикалок под вагонами.

Мы обнялись.

Двери за Домодедовым закрылись…

Больше мы никогда с ним (сегодня) не видели друг друга.

День c бабкой

С утра пораньше двинулись в Город Детства, поздравлять легендарную бабушку с днем рождения. Всю дорогу в моем мозгу занозой свербила тупая фраза из древнейшего советского мультика: «Не забуду навестить бабушку-лошадушку». Тьфу! В подарок набрали ей продуктов. Подарок был воспринят с фирменной реакцией, больше напоминающей ступор. Никакого естественного восторга. Дескать, должны же мы ее « проздравить »!

Нас окатило заскорузлое тщеславие – в тон окружающей обстановке. За последние годы ничего не изменилось. Квартира, как вместилище ужасов из старческого бытия, приняла еще более величественный в своей разрухе вид, напоминая поле экономической битвы Плюшкина с Башмачкиным.

Готовьтесь, я начинаю описывать.

Скопившаяся кухонная гарь коростой покрывает потолок – где-то какие-то разводы, что-то как-то облупливается, висит паутина. Сверху тускло льется свет из чуханской люстры. Подозрительно чистые оконные стекла в запаршивевших рамах. На одном из них с осени спит жирная муха. В щели сифонит морозный воздух. Дорогу ему пытаются загораживать свернутые в жгуты газеты, они прибиты к рамам обойными гвоздями. Линолеум пола («линоль» в бабушкиной транскрипции) покрывают черные трещины. С годами они расширяются и вскоре, наверное, станут похожими на щели, упомянутые в одном из текстов у Довлатова («тараканов не было, но иногда по ночам сквозь щели в полу в дом заходили бродячие собаки» – примерно так). Стены облеплены грязно-зелеными обоями, поверх них криво тянется вереница кафельных плиток. В тактильном отношении чистота, поддерживаемая милой старушкой, по традиции заслуживает отдельного рассказа. Любая поверхность на ощупь реже липкая, чаще сальная. Мусорное ведро полно от века. Из крана течет вода щедрой струей.

– Я когда готовлю, всегда воду держу, – поясняет бабушка (контузия судьбы, одуванчик 1916 года). – Мне кран тыщщу раз открывать-закрывать некогда. Так будешь крутить – скрутишь. Кто мне мастера вызовет! Я надысь вызвала – он, змей, пришел: «Что, бабка старая?!» – на меня. «Ах ты, змей, – говорю. – Ты что это на меня набросился? Я тебя вызвала, а ты мне такие слова?» Я-то вижу, у него глаза пьяные. Глазами своими так смотрит, в сторону, будто кривляется. Хотела на водку ему дать, последняя десятка осталась, но за такое обращение – вот, я говорю ему, подарок тебе от меня (пытается сложить кукиш корневищем пальцев). Думает, я управу не найду. Я возьму и пожалуюсь в социальную. Мне как тогда Зина помогала, продукты мне все носила. Потом подговорили ее, она и отказалась. Теперь другая ходит, как ее?.. говорила мне, я забыла. И не стыдно им? Раньше, помню, в Белом доме сидел, как его?.. убили потом которого. Хороший был мужик. Сто рублей мне дал. Один раз по сто и второй раз. Я к нему пришла с заявлением: так, мол, и так. А он мне: «На, – говорит, – тебе, бабушка, сто рублей». Понял? Поняла? Во какие люди были! А сейчас что? Новый у них этот, сидит, как его?.. Мэра! Мэра этот! Выбрали его, так он теперь нас всех мучит. Наворовал и сидит там.