Пожитки. Роман-дневник - Юрий Абросимов

Она всегда добивалась своего. Эпопее со «змеем-соседом» тоже сопутствовал тактический успех. Бабка с гордостью показала Девушке официальный запрос городского прокурора мэру, с указанием тяжелейших недоработок и допущенных оплошностей, приведших к ущемлению (в прямом смысле) личных прав и свобод жалобщицы. Мэру давалось буквальное распоряжение покарать обидчика, а за соответствующим исполнением приговора обеспечивался надзор с возможностью повторного в случае нужды расследования. Я так понял, что соседа обложили законом, и на нервной почве он мог отважиться даже на убийство. По крайней мере, какого-то говна бабке в замочную скважину он уже напихал, в однотысячапервый раз приезжала милиция, говно три часа выковыривал очередной сочувствующий. Mama mia!

– Мне ж уже восемьдесят лет! – заявила бабка, делая пальцами знак «виктории». Тыльная сторона ладони, сжатой в кулак, обращена к себе, пальцы, указательный и средний – полусогнуты, потому что в силу все того же возраста не в состоянии разогнуться. – Ясно тебе хоть чуть-чуть?

– Ясно, – отвечаю.

– Куда ж они набросились все на старую? Этта зверюга у них в социальной. Я пришла их пропесочить, дай, думаю, разберусь с ними хоть немного. Чтой-то делается, в концы-то концов! А у них в приемной такая теперь сидит соплячка лет шестнадцать, лепешка здоровая. Сидит там, подзыкивает. Я объясняю ей: так, мол, и так, про дверь рассказала. Сосед, говорю – выйти теперь боюсь. А если б она на мене упала?! А он мне: «Я тебя убью-засушу!» Он мне еще раз так сделает, я что тогда буду – ненормальная? Тут же везде мамкины подруги. Шпиков полно. У вас, говорю, молоко еще на губах не отсохло. С одной стороны отсохло, а с другой нет. Мне в таком возрасте – ты подумай-ка! – заниматься с ними. Восемьдесят лет. С хвостиком.

– Какие восемьдесят?! – не выдерживаю я. – Тебе через полгода девяносто уже!

– Ну. Ну. Я и говорю…

– Что «говорю»?! Девять с половиной лет твой хвостик?! Так бы и сказала – мне уже почти девяносто.

Бабка обиженно поджала губы. Морщины у нее на верхней губе образуют геометрически правильную решетку, а по краям идут крестами. Богатое мимическое наследие, ничего не скажешь.

– Я-то думала – ты умный, – с досадой обронила она, помолчав. – Я ж тебя вырастила!

Занавес.

День в Городе Детства

Уж на что было заповедное место, но и в нем каждый квадратный километр за считаные месяцы обеспечился злачным игровым пунктом. Разложение посетителей происходит ошеломляюще быстро. Рассказывают, один из местных жителей средь бела дня бегал по площади, за десять тысяч долларов предлагая каждому встречному свою двухкомнатную квартиру. Этот человек не обезумел – просто вошел в раж игры, продался ей вперед под, скажем так, не обеспеченные ничем посулы.

Мне лично довелось наблюдать в одном из плюгавеньких магазинчиков, естественно обладающем автоматом со звоном монеток внутри, двух агрессивных, полуизжеванных судьбой матрон, которые остервенело пихали в щель жетоны, пытаясь таким образом «взять от жизни все». Видимо, еще задолго до моего прихода они что-то не поделили, поскольку хоть и бранились друг на друга, но уже чисто рефлекторно – все их внимание, большинство сил уходило на оперирование жетонами и дерганье ручек у автомата. Вид игруньи имели страшный, наркотически обусловленный. Особенно когда какая-нибудь из них, приостановив вращение выпученных глаз, в перерыве между закидыванием монеток тихим голосом процеживала фразу, двухэтажно обустроенную, тщательно выверенную, с бортиком окрест флигеля. Секунд через пять звучал ответ – трехэтажный уже, ответственно-монолитный, в сиянии побелки и лепнины, с вензелями. Первая игрунья, вздрогнув, шустро сооружала вконец монументальное здание фразеологии, со скоростным лифтом и подполом, с намеком на бассейн и вертолетную площадку. Оппонентка от неожиданности роняла жетон. И получала повтор, набранный жирно, курсивом и вразбивку. С подчеркиванием. В лучах прожекторов. Осененный пламенным салютом. Сопровождаемый аплодисментами спешно доставленных кариатид. Фонтан выигрышных лотерейных билетов расстреливал небо… Воркалось…

Тут у обеих разом закончились жетоны. Игруньи моментально договорились между собой о продолжении, наменяли у продавщицы магазина новых медяков, и прерванный процесс возобновился как ни в чем не бывало.

Тут у обеих разом закончились жетоны. Игруньи моментально договорились между собой о продолжении, наменяли у продавщицы магазина новых медяков, и прерванный процесс возобновился как ни в чем не бывало.

Первый, может быть, раз на меня, взрослого, Город Детства производил отчетливо двойственное впечатление. Дело тут не только во времени года, как хочется верить. Хотя благодаря сезону весь Город делился на два типа мест. В одних нельзя пройти по одной причине, в других – по другой. Снежный покров толще, чем льды Антарктиды. В центре вавилонов, например, снега уже практически нет; его изъела язва мегаполисной скверны, а здесь конь не валялся. Дороги, окаймленные снежными бортами высотой в рост человека и объемом с маршрутное такси, покрыты ледяной коркой песочно-коричневого цвета. По краям она истончается, зато к середине сходится незыблемым горбом, наросшим за долгие зимние месяцы и словно бы угрожающим сойти в срок не меньший – настолько велика крепость бывших снежинок, объединенных в результате топтания по ним многочисленными ногами горожан… В общем, повторяю, дело не в этом. Просто по чистой случайности я заметил на одной из автобусных остановок наклеенное объявление со следующим текстом: «Сдам квартиру. На день. На час!» Внизу давалось два телефона, по цифрам совершенно разные, так, словно бы здесь подразумевалась целая сеть по оказанию услуг известного рода. Недвусмысленно розового цвета бумажку, на которой был напечатан текст, украшали два полуслившихся сердечка, а также пресловутый детско-порнографический амур, до зубов вооруженный луком.

«Проклятье!..» – подумал я. Подумал и сразу многое вспомнил. Конечно, в прежние, насквозь девственные с точки зрения канонической общественной морали времена проблема «где перепихнуться» стояла. У многих она стояла остро. Тогда вообще стояло все, постоянно и как-то по-другому, нежели сейчас. Но даже в страшном сне нельзя было представить, чтобы публично и явно не наказуемо, за деньги кто-то предложит угол с нейтральной тахтой, каковую по взаимной заблаговременной договоренности удастся использовать хоть день, хоть час. И плата, скорее всего, умеренная. И ограничений по возрасту, наверное, нет. Цивилизуемся помаленьку…

Словно бы в подтверждение моих наиболее плачевных выводов неподалеку от объявления бродили две девицы, у которых, судя по возрасту, нужный этаж еще не должен был работать в полную силу. Однако ж морды они выкрасили во все доступные цвета радуги, отчего походили на мертвецов. На трупы – не просто тронутые тлением, а цветущие во всю мощь гробового распада! Одетые нарядно, причесанные не менее завораживающе, они стояли посередь улицы, колеблемые стылым ветерком. Композиция из их вульгарно прибранных тел могла бы послужить иллюстрацией к строчке популярной песни: «Этот миг между прошлым и будущим называется жизнь». Минут через пять я увидел другую пару девиц, выглядящих столь же очевидно, возрастом постарше, видимо переживших подростковую гормональную смуту, избежавших атак венерической моли – следовательно, не траченных ею так уж прицельно; поэтому силами для действий они располагали еще достаточными и деловито куда-то направлялись, ангажированные накопленным опытом телодвижений.

Случайно зашел в школу, посмотреть. И посмотрел. Со времени моего выпуска на волю, почти двадцать лет назад, изменилось многое. Понастроили дополнительных стен, классов стало больше. Задний двор подвергли запустению – там теперь кучи строительного песка, мусор, грязь. Щели между плитами, которыми выложены дорожки под навесом у входа, превратились в рассадники высохшего чертополоха и бурьяна. Но по-прежнему тускло поблескивают сделанные под золото поручни в центральной рекреации, мрамор пола не растрескался, в воздухе стоит традиционный гул, а на живописном стенном панно размером с двухэтажный дом у коленопреклоненной девочки сквозь газовую ткань просвечивают молодые груди. Живописец нарисовал девочку ровно тридцать лет назад. Она вечно красива. Ну а я… Почему-то в последнее время мой внешний вид тоже оценивают крайне положительно. Особенно в те дни, когда я забываю принять душ и мучаюсь похмельем двойной концентрации.

Войти в школу оказалось сложнее, чем я думал. На пороге за специальным столиком сидел наряженный милиционером пенсионер-охранник. В момент моего появления он как раз получал инструкции от своего непосредственного руководителя. Насколько удавалось понять по разговору, руководителя поставили руководить тогда же, когда охранника посадили охранять. То есть сегодня. А разговаривали они так: