Пожитки. Роман-дневник - Юрий Абросимов

Затыкать ее следует вопросом. Любым. Желательно только в короткой, рубленой форме, как удар топора. Она переключается, на разгон следующей тирады уходит какое-то время, и, пока оно уходит, создается ложное впечатление взвешенной, консолидированной беседы, при участии всех присутствующих.

Посидели, впрочем, сносно. Во многом благодаря литру «Букета Молдавии». Его я опрокинул внутрь себя почти полностью. Единственным новшеством, которое вызвало у меня ренессанс былого омерзения и перед которым оказалось бессильным даже волшебство алкоголя, явилась манера бабушки засовывать чистые ложки с вилками в кружку с водой.

– Зачем?!! – возопил я, хватаясь за голову.

Старуха только рукой махнула. Не лезь, мол, куда не просят.

– Нет, но зачем?! – не унимался я.

– Пускай. Пускай в водичке стоят.

О, тьма! О, невежество! Мрак безумия, санкционированного геронтологами! Чума перверсий! О, возраст – адвокат погибели! О, наше собственное будущее, наконец!

А тут еще новый катаклизм: «змей»-сосед, выходя из квартиры, случайно зацепил бабку металлической дверью.

– Ка-а-ак меня саданет! Ка-а-ак это, значит, он меня! Я говорю, ты что ж, говорю, змей проклятый, со мной делаешь, а?! Я тут, значит, это, иду, бабушка старая, а он меня дверью так по руке ударил, да как раз по той, говорю, которую я с весны еще прошлой лечила, мне мази дорогие покупали, она у меня как тогда болела, с тех пор, когда, помнишь, мамка твоя клюшкой меня отходила?

На всякий случай я просопел, что помню, и бабка с удовольствием принялась давить из себя вязкие слезы.

– Теперь вот и не знаю, на какой бок мне лечь, паразит такой меня ушиб. Все, говорю, паразиты, бабку старую со свету хотят сжить, участницу войны. Только чтоб квартиру мою забрать. Я милицию вызвала, говорю, разберитесь с ним. А он мне подписывать не хочет ничего, никакой документ. Говорит «больше не буду». А мне это что его «не буду»! Я теперь из дому не знаю как выйти. Пойду выходить, а он меня саданет еще раз посильнее, я и костей тогда не соберу. Понимаешь ты меня?

На всякий случай я сказал, что понимаю, и бабка стала азартно разворачивать тему:

– Думают, спуску им дам. Хотела в среду в Белый дом сходить, пожаловаться. А куда, думаю, я сейчас пойду, снова падать? За мной же некому теперь ходить. Тебя мамка как подговорила тогда, научила против меня, так ты и не позвонишь никогда. Маруся надысь позвонила, на прошлой неделе, я как раз в туалете была. Пока подошла, ноги больные, она уже и трубку собралась вешать. И рычит на меня: «Что-о ты там хо-одишь?! Спишь все целый день!» Ах ты, думаю, едрит твою налево. Сука ты рваная, на нее. Тебе бы так спать. Я всю жизнь на постройке проработала, сон сломала, каждую весну в деревню ездила всем помогать, никто из них не захотел, куйбышевские все этта, змеиная порода. Ты, говорю, как я, полежи с давлением – будешь потом спать. Ну и что ж что, говорю, я медленно подошла? Я должна сначала кран проверить, не закрыт ли. Мне тогда прокладку поставили. Пришел паразит, ходит здесь у нас, с запахом. Думает, я не чую. Прокладку поставил, а мне говорит – давай, говорит, бабка, двести рублей. Понимаешь? Я говорю, какие мне тут двести рублей? Ошалел, думаю. И так пенсия маленькая, а он ее тут поставил, она теперь опять подтекает, я залить боюсь. Подо мной восемь этажей, это что шутки, что ли? Так вот ее отчитала, она и трубку повесила, Маруся твоя. А еще хорошая тетка называется. Ты знай ее и слушаешь. Ее да мамку. У той в торговле подруги везде сидят, чуть я куда, они ей сразу докладывают. Думают, я не узнаю. А я узнала! Мне человек один сказал. Я когда пошла тогда в Белый дом, вопрос поставить. Думаю, ругаться не буду, по-хорошему хотела. Приду, думаю, и расскажу все как есть. Зачем они над бабкой издеваются? Вы, думаю, доживитя сначала до моих лет, да как я в войну в литейной по шестнадцать часов. Пока молодая была – можно было, за всех все делала, а теперь, думают, старая стала, так давай издеваться. Там в приемной у них Л*** такая сидит. Ой, змея-а. Думает, я не вижу. Муж ее тогда еще в прошлом месяце выключить меня хотел. Ненавидит. Ты б хоть раз по-хорошему, не ругаясь, заявление написал. Я б тебе сказала, какие слова, написал бы сразу несколько заявлений, чтоб мне управу на них найти. Меня ведь не слушает никто. Их как тогда мамка подговорила насчет меня…

Особо «теплые» отношения с maman у бабки сложились после приватизации квартиры. Документы для представления в администрацию города maman успешно подготовила. Соответствующие консультации, вкупе с идеологической обработкой Ответственной Квартиросъемщицы, я осуществил лично. Подготовлено все было наилучшим образом (что, конечно, учитывая известные психиатрические особенности некоторых участников процесса, успех отнюдь не гарантировало). Суть процедуры заключалась в следующем. Всем проживающим в вышеобозначенной квартире надлежало явиться в профильное ведомство, собственноручно в письменной форме подтвердить свое согласие с самим фактом приватизации, но самое главное – дать согласие на перевод своих квартирных долей на меня, дабы тем самым вся квартира юридически отошла ко мне и не досталась «гадам-колдунам проклятым». Action начался в момент, когда бабку попросили вывести на бумаге заветные фразы: «С приватизацией квартиры согласна. Добровольно отказываюсь от своей доли в пользу имярек».

– А она написала? – с тревогой спросила Ответственная Квартиросъемщица, указав на maman кривым указательным пальцем.

– Написала! – с некоторым раздражением ответила «она». – Ты же видела! Что я сейчас, по-твоему, только что писала?!

– Да?.. – промямлила старуха, не зная, в какие тяжкие ей еще пуститься.

– Ну ты-то что молчишь?! – обрушилась maman на меня. – Скажи ей сам, ты же видел! Писала я или нет!

По крупицам собрав всю выдержку, возможную в такой момент, и все… как его… типа внутреннее достоинство, я объяснил:

– Если я сейчас говорить начну – думаю, это будет совсем другая история.

– Бабушка, ну вы пишите уже, – вступилась приемщица документов, видимо теряя в свою очередь терпение, – дочь ваша написала уже.

– Да?.. – задумалась бабка. – А прочитай-ка. Что там написано. Мне вот, вслух.

Maman потянулась было за листком, но бабка сразу подскочила:

– Нет, не ты! Она пусть читает! Я тебе не верю.

Приемщица послушно зачла:

– «С приватизацией квартиры согласна. Добровольно отказываюсь от своей доли в пользу сына». Дата, подпись.

– Да?.. – огорчилась бабка. – Там так написано?..

Мое внутреннее достоинство стремительно плохело. Впрочем, молчание хранить пока удавалось. Слишком великой была цена вопроса, чтобы я мог себе позволить общение с монстром по привычке, отработанной годами, то есть на повышенных тонах и неукротимой тяге к убийству.

Бабка пустилась в россказни о многострадальном детстве, проведенном среди пасторальных коров, но закончить ей не дали, сунули лист бумаги с ручкой и принялись диктовать: сначала целыми предложениями, потом отдельными словами, наконец, по буквам, некоторые из которых у «писательницы» упорно не получались. Рассмотрев азы клинописи, выданные старушенцией, приемщица документов решительно пресекла наши попытки соблюсти установленный регламент.

– Нет, так дело не пойдет! – заявила она.

Мы заметно напряглись.

– А как? – спросила maman.

– Ну как… Обращайтесь к нотариусу. Он составит бумагу по всей форме, заверит ее, а бабушка ваша потом распишется, и все. Когда привезете, тогда и продолжим.

В отчаянии я придумал новое для русского языка матерное слово, каковое тут же поглотила буря тщательно скрываемых эмоций.

Но делать было нечего, предстоял визит к нотариусу в оставшееся до конца рабочего дня время. Вызвали такси и отправились на другой конец Города. Через три часа нотариальная контора закрывалась. Страждущих между тем хватило бы часов на тридцать непрерывной работы.

Бабка вступила на территорию приемной, демонстративно налегая туловищем на палку, и без всяких «здравствуйте» и «кто последний?» осведомилась:

– Куда мне войти?

– Никуда еще, – сквозь зубы откликнулась maman. – Сядь вот здесь и сиди. Тебя позовут.

Бабка уселась, на всякий случай причитая:

– Надо же… подумать только… завезли меня в такую даль…

На робкое предложение maman пустить девяностолетнюю больную старуху без очереди очередь хором ощетинилась, вздыбила шерсть и выставила клыки. Начался аction-2, куда более отъявленный, по сравнению с предыдущим. Собравшиеся, большинство из которых также не могли похвастать вечной молодостью, начали тявкать о своих незыблемых правах и выразили тяжелейшую непреклонность. Бабка опешила, но лишь на полминуты. Сначала она пообещала упасть в ноги и на коленях вымолить уступку у того, кто должен сейчас идти к нотариусу, затем, когда этот номер не удался, выбрала какую-то пожилую женщину в очках и ударилась с ней в прения, мерзостность которых лично мне сократила жизнь не менее чем на месяц.