Пожитки. Роман-дневник - Юрий Абросимов

Я, впрочем, редактирую не газету, а журнал, что не суть важно. Тружусь неподалеку от вавилонского вокзала – классического в своем чудовищном состоянии. Имеются в виду бомжи, говнище, атмосфэра, романтика отправляемых поездов, пирожки с котятами, обязательный милиционер в образе человека-невидимки и тому подобное. На сам вокзал я, конечно, не попадаю. Я даже не прохожу мимо него, поскольку, выйдя из метро, сразу оказываюсь в гнусной кишке длиннейшего подземного перехода, изогнутого зеркально перевернутой буквой «Г». Вбок из перехода тянутся лестницы, ведущие на перроны, в конце, перед поворотом, обустроена камера хранения для всякого барахла. Над головами бредущих или снующих по переходу граждан непонятно откуда несутся указания и объявления, произносимые страшной бабой-роботом. За поворотом вечно стоят, подпирая стены и напрягая глотки, доморощенные попрошайки-музыканты пэтэушного возраста. Пока один бренчит на гитаре и стонет про «долгую счастливую жизнь» и про то, что «все идет по плану», другой мечется между прохожими с засаленной шапкой в руках, умоляя каждого встречного ссудить монеткой. У выхода из перехода расположено несколько коммерческих ларьков с традиционным ассортиментом: водка-пиво, сигареты-папиросы, презервативы-прокладки. Стены – по фактуре кафельные, в мелкую клетку – выкрашены ядовито-зеленой грязью. Одутловатый, словно бы усеянный чирьями, асфальт покрывает густой ковер слякоти. Освещение как в блиндаже времен русско-финской. Гулкость саунда. Вечные вскрики откуда-то…

Вот сквозь все это. Каждый день. Из дома на работу. И с работы домой.

Возвращаясь сегодня, по обыкновению своему, двигался, уперев очи в землю. Не потому что боюсь споткнуться и упасть, а лишь спасаясь от лицезрения мира, в котором вынужден находиться. Шел так до тех пор, пока не различил впереди себя… ослика. Он аккуратно переступал копытцами по обледеневшей дороге, ведомый хозяином – смурного вида мужиком явно не из наших широт. Фабричного вида здания вокруг источали революционную, опоздавшую ровно на сто лет ситуацию. Переулок напоминал опрокинутую колбу со мглой. Шел скупой снег, было холодно. Спину ослика укрывала сомнительного вида попона. Иногда он оскальзывался, в результате чего получал легкий удар прутиком по крупу. Я моментально проассоциировал себя с этим несчастным животным. Возможно, Девушка права: с годами я превратился в трогательное вьючное, явно не из здешних широт, вынужденное жить там, где ему совершенно негодно, механически бредущее за тем, кому вынужден подчиняться, страдающее, посильно живущее, вместо сострадания, понимания и утешения получающее время от времени прутиком. Так, слегонца. Чтобы не возникал.

День с Девушкой

Девушка без видимых причин, – возможно, осуществив свои давние угрозы, – призналась, что имеет сношения с нашей соседкой. Судя по выражению лица, сообщать мне столь замечательную новость для нее оказалось не сложнее, чем большинству подрастающих нимфеток рассказывать матерям о впервые произошедшей менструации. Было решительно невозможно понять, насколько необратим разгул ее всецело самостоятельной теперь похоти.

– Мы уже некоторое время вместе, – поведала Девушка. – Только ты не думай – делать таким способом , каким обычно делают это , вовсе не обязательно.

Я не удержался и все-таки подумал. Мне нечаянно пришло в голову, что от уклончивых речевых оборотов на подобную тему возмужает любой импотент.

– Самое главное, когда прикасаешься губами к губам (?!!), – продолжала она, – вот главное. Но для этого приходится перед каждой встречей укалывать губы иголочкой. Так повышается чувствительность. Я делаю каждый раз двести восемьдесят четыре укола.

Она говорила, говорила, каждая следующая подробность оказывалась горячее предыдущей, но я уже не спал. Проснувшись, сидел на кровати и пытался понять – к чему этот сон? Наверное, он – результат извечного, обращенного ко мне нытья о том, что пива должно быть меньше, а секса больше. Но кто же тогда станет говорить о спасении души? И хватит ли времени записать хотя бы часть душеспасительных разговоров?

Очень легко запомнить дату нашего с Девушкой оформления свидетельства о заключении брака: 05.05.05. Ночь накануне я проводил в гордом одиночестве (фонетически неплохо, кстати, – «ночь в одиночестве»), слушал новый альбом NIN. Внимал как полагается – с пивом, завываниями. До четырех утра. Утром проснулся совершенно кривой и опухший. Намеченный визит в ЗАГС представлялся чем-то экзекуторским. Решил брать от дома машину, но понял, что забыл название улицы, до которой надо ехать. Она где-то рядом с Ромой находится.

Оставаясь в постели, звоню Роме:

– Привет, это я…

– Ага. Что у тебя с голосом?

– Собираюсь в ЗАГС ехать.

– Бедный. Мои соболезнования.

– Вот! Вот! Ты пока единственный человек, кто правильно воспринимает!

– Еще бы…

– Но у меня к тебе дело.

– Говори.

– Помнишь улицу недалеко от тебя? Там еще на углу химический институт какой-то.

– Губкина?

– Не-е. На букву «ж», по-моему.

– На «ж»?.. Там есть улица Ляпунова…

– Во! Во! Точно! Теперь и я вспомнил!

– На «ж», значит… Ну, в принципе после пятой кружки пива у меня появляется в названии «ж». А после десятой оно вообще из одних «ж» состоит.

– Нет, но я в любом случае думал, что ты вспомнишь. Мне просто сейчас машину ловить, а я не знаю, как сказать, до какой улицы ехать.

– Сказал бы просто: «Мне там, где Рома живет».

Неожиданно я смог рассмеяться.

Приехал, как договаривались, в половине одиннадцатого. Выяснилось, что договаривались встретиться раньше. Когда договаривались – не помню. Расписали нас быстро. Тетя-расписант подтолкнула меня к мысли о том, что за всю свою жизнь я ни в одном ЗАГСе не видел ни одного стройного церемониймейстера. Возможно, их, помимо сидячего образа жизни, добрит еще и причастность к вершению судеб, хотя для судьбоносных демиургов они слишком механичны. Заученность фраз и интонаций делает брачующих сотрудников похожими на музыкальные автоматы. Для нас тоже произнесли стандартные формулировки, пожелали всего наилучшего, перечислили не менее десяти пунктов благополучия, попросили обменяться кольцами, о которых я даже думать не хотел, и принудили чмокнуть друг друга в губы. Доза неизбежной пошлости, обставляющей акт, сделала меня пристыженным. Плюс еще сухо-кислый бодун в голове. Да солнце в глаза. Да переживания за Девушку, которая заслуживает нормальной жизни с нормальным человеком, фаты, венчания… Плохо, в общем, все. Плохо.

Пока ждали гостей, внезапно даже для себя самого признался: подумываю написать нобелевскую речь. Чтобы в случае чего не дергаться, а быть наготове со всеми нужными словами. Принципы и синопсис определил так: во-первых, обоснование собственных мучений; во-вторых, показать, при чем здесь вообще литература. По-моему, суть ухвачена. Нобелевская речь – она ведь всегда программна. Я не знаю, насколько произвольно можно ее формулировать, но в принципе она должна явить феноменальность награждаемого. И в этом смысле он вправе, толкая речь, нести все что угодно. Будет ли он делиться своим опытом по уборке квартиры, травить анекдоты или вовсе примется безмолвно стоять, иногда лишь тихо, но полноценно вздыхая, – главное, чтобы воспринимающая аудитория, достопочтенная публика и вы, глубокоуважаемый Нобелевский комитет, в результате сели бы на жопу и с максимальной плотностью осознали: «Да! Это беспредельно хорошо! Перед нами властитель умов и пастырь заблудших».

Между тем – что происходит чаще всего? Высшую премию по литературе получает какой-нибудь Брьянхамалан Мнганга (будто в мире никогда ни Толстого не было, ни Гомера), потом лауреата печатают на основных европейских языках, ты берешь читать его книжку, читаешь, и единственный вопрос, который зарождается в душе в ответ на приобщение к прекрасному: «За кого меня принимают?»

– Да-а… – саркастически вздыхает Девушка. – Проблемы у тебя…

Конечно! У меня проблемы! Но я признаю и проблемы других. Например, проблемы Девушки. Не могу понять: где в модельном бизнесе предел тупорылой некомпетентности. Стилисты, которых дергают боссы, гундят, что над внешним обликом Девушки нужно еще поработать, что-то там им наверху не нравится.

– Что-то нам тут не нравится, – говорят наверху, – что-то вот как-то в некоторых местах вроде бы не очень…

Это они так трудятся, менеджерят, отрабатывают свои миллионные годовые заработки.

– Что-то вот мне как-то кажется… – чешет свою лощеную репу высокопоставленный подлец, он же Супертворческая Единица. – Где-то, по-моему, как-то в некотором роде почему-то не очень хорошо складывается.

Все приводит к тому, что Девушке укорачивают стрижку.

– Вот! – удовлетворяется начальствующий мерзавец. – Так бы с самого начала!

Проходят смотры. Приходят деньги. Они ничем не оправданны.