Черная пелерина - Ноэль Рандон

Инспектор ничего не сказал, он был слишком ошеломлен. Маккинсли продолжал:

— На следующий день после моего приезда в От-Мюрей я встретил Луизу на пляже. Может, это смешно звучит, инспектор, но я уже тогда, сразу, с первого взгляда решил завоевать эту девушку. Она без обиняков призналась, что у Дюмоленов чувствует себя, как в тюрьме. Я решил подарить ей драгоценную свободу. Но я знал, что этого маловато для успеха в любви. Любой ценой нужно было понравиться Луизе, блеснуть перед ней, вызвать удивление. Что же, случай вскоре представился…

Инспектор Рандо осоловелым взглядом уставился в угол комнаты.

— Но я просчитался, — продолжал Маккинсли, — фатально просчитался, она ко мне равнодушна. Согласилась выехать в Америку, но не согласилась стать моей женой. Проще говоря, она меня не любит, инспектор. А я, законченный идиот, рассчитывал, что смерть Шарля Дюмолена поможет мне завоевать чувства этой девушки. Я все еще не теряю надежды, может, это и наивность, но я многого жду от путешествия по Италии. Венеция, Неаполь, Капри. Гондолы, серенады, родина Ромео и Джульетты… Мсье Рандо, я могу понравиться?

Инспектор Рандо взглянул на режиссера со страхом. Вот уже несколько минут в нем росло подозрение, что Маккинсли сошел с ума.

Торнтон отвечал сам себе.

— Наверное, могу. У меня неопровержимые доказательства по этому поводу. Здешние женщины на меня заглядываются. Да, вы даже не догадываетесь, до какой степени, — он многозначительно подмигнул. — Но ничего уже больше не удержит меня в От-Мюрей. Сегодня вечером я отправляюсь в путешествие перед свадьбой. Не желайте мне успеха, я немного суеверен!

Рандо с большим облегчением подумал о людях комиссара Лепера. Он же потерял охоту к партиям для двоих.

— Однако я болтаю и болтаю. Совершенно не даю вам слова вставить, — смутился Маккинсли. По его лицу блуждала какая-то странная, беспокойная улыбка. — Вы пришли наверняка по какому-то конкретному делу. Тысячу извинений за болтливость. Молчу и обращаюсь в слух.

— На что вы рассчитываете? — повторил устало Рандо.

— Я рассчитываю на вашу снисходительность и, если говорить откровенно, на помощь. Потому что понимаю — мой отъезд, да еще с Луизой, может вызвать в городе замешательство. Что ни говори, а только сутки прошли со дня смерти мсье Дюверне. Предварительное следствие должно было выявить мое присутствие в доме советника. В ваших руках дальнейшая судьба следствия. Что касается меня, то с тех пор, как вы приказали окружить дом, — я бессилен. Ничего здесь не могу поделать в одиночку. Все зависит от вас, инспектор Рандо!

— На что же вы рассчитываете, черт побери? — взвизгнул Рандо и в третий раз, не в силах выговорить что-либо, кроме этого предложения.

— Я рассчитываю, инспектор Рандо, на вашу благодарность. Вот и все. — После многозначительной паузы он прибавил: — Ведь это я раскрыл убийцу, а не вы.

Потом он сказал обычным веселым тоном:

— Да, да, с помощью небольшой мистификации, не выходящей за пределы правды, я ввел вас в заблуждение. Чего скрывать: ведь вы до сих пор не знаете, кто виновен в смерти Шарля Дюмолена и советника Жана Дюверне. Вы уже взяли след, но последние события спутали вам все карты. Я думал, что вы прибегли к этому домашнему аресту, чтобы выиграть время и опередить меня в сборе доказательств. Но вы попросту сломались, усомнились в моей джентльменской игре и в моем таланте. Вы усомнились в моей невиновности, мсье Рандо! И вместо того, чтобы искать настоящего преступника, вы потеряли ночь вместе с комиссаром Лепером, собирая против меня отягчающие обстоятельства и улики. И у меня пропала вся ночь и половина дня. Вчера я должен был добыть последнее звено в цепи мрачных и неотвратимых событий. В последней беседе с мсье Дюверне я достаточно полно представил ему свою гипотезу. Он жил с рождения в От-Мюрей, всех знал, и его все знали. Я представил почти все аргументы относительно убийцы писателя. Для меня совершенно очевидно, что именно в связи с этим в кондитерской «Абрикос» Дюверне объявил, что знает тайну. Я еще раз посетил мсье Дюверне, как самого информированного — мне недоставало последнего звена. Но его служанка Нанетт сообщила, что мсье Дюверне плохо себя чувствует и не сможет меня принять. Ожидая в прихожей возвращения Нанетт, я положил на столик купленные только что в кондитерской две трубочки с кремом. Уходя, я их не забрал с собой. Позже, как известно, Котар нашел мсье Дюверне мертвым над недоеденными пирожными. В креме обнаружен цианистый калий, на упаковке отпечатки моих пальцев. Ну и что, ведь я тогда уже знал виновника обоих преступлений! Два преднамеренных омерзительных преступления, вы меня понимаете, инспектор Рандо?

— Понимаю, — ответил Наполеон из Тулона. — Мистер Маккинсли, пойдемте, поищем ваше недостающее звено.

Строевым шагом он дошел до двери, открыл ее и хотел галантно пропустить Торнтона первым. И вдруг воскликнул:

— Вы в этом костюме покажетесь в городе?

— Я думал, вы на это и рассчитываете, — ответил режиссер.

Не прошло и четверти часа, как они уже были у полицейского участка. Инспектор сделал знак стоявшему у окна сержанту Панье. Немногословный, но догадливый полицейский сразу же позвал своего начальника. Лепер, бросив взгляд на двоих мужчин, сразу понял, что последняя следственная версия лежит в руинах. Он спустился вниз и молча присоединился к группе детективов. Они свернули на улочку, застроенную только с одной стороны, их сразу овеял аромат роз и морской бриз. Из дворика Леперов выбежал щенок Гастон и, равнодушно обнюхав ботинки своего хозяина, с визгом приветствовал Маккинсли.

— Он тоже сыграл роль детектива, — непонятно сказал Торнтон.

Домик Дюверне располагался по соседству с усадьбой Леперов. Им отворила шестнадцатилетняя Нанетт, бесчувственная от страха, важности переживаемых событий и надежд на новое будущее.

У Нанетт вчера, как и в каждое воскресенье, был выходной. Она ушла из дома в три, а возвратилась, когда тело ее благодетеля уже было вынесено. На вопросы она отвечала охотно, но достаточно тупо. Дюверне был прав, называя ее полной идиоткой.

Когда Маккинсли, Рандо и Лепер оказались в передней, Торнтон сообщил, указывая на столик:

— Здесь я оставил пакетик с двумя трубочками.

Нанетт поспешно подтвердила:

— Да, здесь! А мой хозяин эти пирожные взял. Слава Богу, что я не соблазнилась, а ведь я сразу по запаху определила, что это трубочки с абрикосовым кремом.

Прошли в столовую.

— Здесь я разговаривал с Жаном Дюверне, сообщив ему о своих открытиях на тот момент.

Рандо открыл дверь в соседнюю комнату и сообщил:

— А здесь мы вчера обнаружили мертвого Дюверне. Он точно так, как Дюмолен, сидел за столом. Перед ним на бумажке лежала недоеденная трубочка с кремом. С отравленным кремом.

— И в пепельнице был обнаружен окурок американской сигареты «Тобакко Рекорд», — на всякий случай прибавил комиссар Лепер.

— Этот окурок я оставил во время первого визита. Дюверне принимал меня, как сейчас помню, в соседней комнате. Я не сомневаюсь в том, что все сделано сознательно. Я никогда не был в кабинете мсье Дюверне, — сказал Торнтон, осматривая комнату. — Да, я здесь в первый раз, — упорно повторял он. — Какая мрачная комната! Вам не кажется? Очень мрачная, я бы даже сказал: печальная. Черная занавеска на окне создает очень неприятное настроение. Что он имел в виду, приобретая себе черные шторы?

— Словно предчувствовал, что в этой комнате его настигнет предательская смерть, — взволнованно сказал комиссар Лепер.

— Нанетт! — позвал Торнтон. Она сразу же появилась в двери.

— Я слушаю.

— Когда мсье Дюверне повесил эти омерзительные шторы?

— А, как-то недавно, — ответила девчонка.

— Две недели назад?

— Недели две уж будет, — согласилась Нанетт. — Он все кривился, что ему слишком светло. Материал привез из Тулона, сам повесил. Я пошила.

Торнтон уселся в кресле за столом, где был обнаружен мертвый Дюверне.

— Ну вот, теперь есть и последнее звено. Две недели назад, поздним вечером был убит ударом кирпича по голове Шарль Дюмолен. Преступление совершил Жан Дюверне, после чего покинул парк, обернувшись в эту черную материю, очень напоминающую пелерину Вильгельма Пуассиньяка.

Лепер засопел, Рандо протяжно свистнул. Торнтон продолжал:

— Это было второе по счету преступление жизнелюба мсье Дюверне. А первое он совершил много лет назад против молодой женщины. Портрет этой женщины перед вами, за моей спиной, а повешен таким образом он для того, чтобы сидящему за столом не вспоминались слишком часто давние события… Матильда Дюверне принесла своему мужу большое приданое. Она была некрасивой и достаточно болезненной девушкой, отсюда наверняка ее пристрастие к бижутерии и щедрые пожертвования на нужды церкви и соседних монастырей. Дюверне, самый настоящий бедняк, сын тулонского чиновника, обедневшего дворянина с младых ногтей знал, чего он хочет. Он не для того женился на этой костистой и некрасивой даме, чтобы она по-дурному растранжирила имущество. Не женитьба, но деньги должны были стать трамплином в жизни Жана Дюверне. И вот, через три года после свадьбы, когда Матильда — как обычно в сезон дождей — занемогла, ее супруг увеличил заботливость. В От-Мюрей как раз входили в моду трубочки с кремом, с абрикосовым кремом Жозе Вуазена. Заботливый муж каждый день приносил домой маленький сверточек. Он собственноручно в столовой снимал обертку и на тарелочке подавал лежащей в постели жене два знаменитых пирожных. В это время у Дюверне в прислугах была молоденькая деревенская девушка по имени Мишель. Эта Мишель надивиться не могла, до чего же ее хозяин добрый да заботливый по отношению к своей невидной жене. А еще следует прибавить, что здоровье мадам Дюверне никак не удавалось поправить. Сезон дождей давно закончился, а ужасающе худая и погруженная в молитвы Матильда не покидала постели — с каждым днем все более слабая, несносная и гадкая. В конце концов она даже начала лысеть. Она не доедала приносимых мужем трубочек с кремом. Как-то у Дюверне сдох пес, любимец Матильды. Это была обычная шавка, такая же худая и некрасивая, как и ее хозяйка. И, можете себе представить, Мишелин твердит, что шавка с какого-то времени тоже начала лысеть.