Безумные короли. Личная травма и судьба народов - Вивиан Грин

Екатерину обезглавили 13 февраля 1542 г.

Марильяк сообщал своему господину Франциску I 3 марта 1541 г.: «он сказал, что он правит несчастным народом, который скоро станет таким бедным, что у людей даже не будет сил ему сопротивляться». «Он выглядит очень старым и седым, — добавляет он, — после зла, причинённого его последней королевой, и не хочет слышать о том, чтобы завести другую, хотя обычно он находится в компании дам, а его министры умоляют и уговаривают его снова жениться». Шапюи подтверждает, что король «всё ещё печален и не склонен к праздникам и дамам».

Но похоже, что он воспрянул духом и 12 июля 1543 г. пошёл на свой последний брачный эксперимент, женившись на дважды овдовевшей Екатерине Парр. В первый раз она вышла замуж за сэра Эдуарда Берга, внука второго лорда Берга, который сошёл с ума, когда ей было только шестнадцать или семнадцать. Оставшись вдовой, она потом стала третьей женой Джона Невилла, лорда Латимера, который был примерно на двадцать лет старше своей жены. Он был частично скомпрометирован участием в мятежном «Паломничестве милосердия», но ему удалось отвертеться от обвинений в соучастии. Ни это, ни убеждённый протестантизм его жены не воспрепятствовали заигрываниям Генриха вскоре после смерти Латимера в марте 1543 г. Вряд ли она была красивее Анны Клевской, но у неё был хороший характер и она оказалась любящей и заботливой женой: она ухаживала за Генрихом, когда он болел, и хорошо относилась к его детям. Очевидно, у неё была склонность к больным и старым мужьям, но, возможно, она подумала, что получила компенсацию, выйдя замуж вскоре после смерти Генриха в четвёртый раз за беспутного Томаса Сеймура, лорда Сеймура из Садли, дядю Эдуарда VI. Однако смерть как будто бы затаилась в закоулках семейной жизни Екатерины; она сама умерла в 1548 г. от родильной горячки, родив дочь Маргариту, и это спасло её от присутствия на казни её мужа за измену 20 марта 1549 г.

Хотя Екатерина Парр была способна к деторождению, похоже, нет доказательств тому, что Генрих пытался дать ей такую возможность. Доказательство может быть только косвенным и умозрительным, но есть причины сомневаться в сексуальном мастерстве Генриха и предположить, что он был сексуально неполноценен, а его зверски жестокие действия, которые он совершал, были реакцией на подсознательное понимание, что он был не в состоянии исполнять так эффективно, как он этого желал, функцию возлюбленного и мужа и как король обеспечивать рождение наследников престола.

Менее косвенным, гораздо более определённым является доказательство того, что здоровье короля ухудшалось после 1536 г., и это очень серьёзно отразилось на его характере. Меньше, чем через год после несчастного случая на турнире он сильно мучился из-за прогрессирующего изъязвления ноги. «Мне снилось, что король умер, — сказал на суде 24 марта 1537 г. Генри Поул, лорд Монтагью, — но он умрёт неожиданно, нога его убьёт». Через месяц, 30 апреля 1537 г. Хьюзи докладывал своему господину, лорду Лайлу, что «король редко куда-нибудь выходит по той причине, что нога у него сильно болит». 12 июня сам Генрих говорил Норфолку, что он не в состоянии поехать в Йорк («о чём никому не надо говорить»), потому что «жидкость опустилась к нам в ноги, и наши врачи не советуют нам далеко уезжать в такую жару». Впоследствии заболели обе ноги, вызвав серьёзный кризис в мае 1538 г., когда Кастильон докладывал Монморанси, что «королю залечили свищ на ноге, и за десять или двенадцать дней жидкости, которые не имели выхода, его чуть не задушили, так что временами он не мог разговаривать, чернел лицом и находился в серьёзной опасности».

Если заболевание и не было постоянным, совсем оно не проходило. Брат лорда Монтагью, сэр Джеффри Поул, который тоже был приговорён к смерти (исполнение приговора было отсрочено), заметил в ноябре 1538 г., что у Генриха была «такая больная нога, какой бы не обрадовался ни один несчастный», добавив, возможно, выдавая желаемое за действительное, что навряд ли Генрих проживёт долго. В марте 1541 г. ноги опять серьёзно болели. Как Марильяк докладывал французскому королю, язвы «ранее открывшиеся и содержавшиеся открытыми, чтобы поддержать его здоровье, неожиданно закрылись, и он очень встревожился, потому что, пять или шесть лет назад в подобном случае, он думал, что умрёт. На этот раз тут же применили нужное лекарство, и он теперь здоров, и лихорадка прошла». «Ноги его настолько слабы, — рассказывал имперский посол королеве Венгрии в мае 1544, — что он почти не может стоять». У него, докладывал он императору 18 мая 1544 г., «самые больные ноги в мире, так что те, кто их видел, удивляются, что он не остаётся постоянно в постели, и считают, что малейшее напряжение представляет опасность для его жизни». С некоторого времени его приходилось поднимать по лестнице в специально сконструированной тележке или на носилках. Миссис Элизабет Холланд «призналась… что король так прибавил в теле, что не может подниматься и спускаться по лестнице, и его приходится поднимать и спускать при помощи механизма».

Помимо психологических последствий, которые имела для психики короля эта мучительная и постоянная болезнь, состояние ног Генриха представляет собой и медицинскую проблему. Одно время думали, что его болезнь — это результат сифилитической инфекции, что объясняло, почему у его жён случались выкидыши. Помимо язв на ногах, которые могли бы быть результатом сифилиса, изменение формы его носа, очевидное в последних портретах, может предположить сифилитические гуммы. И всё же ни в нём, ни в его детях не проявилось никаких признаков заражения сифилисом, и в записях нет никакого упоминания, как наверняка было бы, о применении какого-либо из тогдашних лекарств против сифилиса, например, ртути. То, что у Генриха был сифилис, кажется крайне невероятным.

В более поздние времена нездоровье Генриха объяснялось его неправильным питанием, результатом чего явилась цинга или скорбут. Он ел слишком много мяса, часто со специями или зимой с соленьями, слишком мало фруктов и свежих овощей, и поэтому страдал от острого недостатка аскорбиновой кислоты или витамина C. Похоже, что особенности его болезни вполне соответствуют характерным симптомам цинги: изъязвление ноги с быстро распространяющимися опухолями, болью и ранами, дурной запах изо рта, быстрая утомляемость, трудность при ходьбе, одышка, отёчные опухоли, красный цвет лица, раздражительность и депрессия. И всё же Генрих наверняка не был единственным из современников, который болел из-за неправильного питания. В то время как это предположение представляет интерес, как и другие теории, например, что у Генриха была обширная подагра, оно остаётся бездоказательным.

Представляется важным, что хотя «больная нога» упоминалась в 1528 г., настоящая болезнь началась вскоре после серьёзного несчастного случая на турнирном поле в 1536 г. Кажется наиболее вероятным, что из-за него началась варикозная язва, вызывающая, если её правильно не лечить, тромбоз ноги и хроническую язву бедра. Или же у него мог быть остеомиелит, хроническая септическая инфекция бедренной кости, которой, возможно, способствовало падение 1536 г.

После 1536 г. физическая боль и недомогание могли вызвать повышенную раздражительность, необдуманные решения и, следовательно, явную деградацию характера. Однако авторитетный биограф Генриха, профессор Скэрзбрик, не находит большой разницы между периодами до и после 1536 г. «Генрих, — пишет он, — не прибавил заметно после этого ни в жестокости, ни в агрессивности, ни в аппетите». Элтон частично соглашается с этим суждением, но добавляет, что «безусловно, его физические размеры, подозрительное высокомерие и политическая изворотливость становились более заметными по мере того, как потворство своим желаниям и воздействие подхалимства влияли на один из самых самовлюблённых характеров, известных истории». Безусловно, в прежние годы уже проявились и его своеволие, и жестокосердие в том, как он осуществил падение Вулси, которого он пытался сделать орудием в своём «Великом деле», в его бесчувственном обращении с первой женой и дочерью, и в казни сэра Томаса Мора, который, очевидно, был его близким другом. И всё же после 1536 г. напряжение при дворе Генриха усиливается, тогда как сам король становится всё более подозрительным и своевольным. Он получал зловещее удовольствие, играя со своими жертвами, как кошка с мышкой, в одну минуту приговаривая их к смертной казни, в следующую откладывая приговор, но оставляя их в неведении относительно собственной судьбы до последнего момента. Когда, в 1543 г., казалось вероятным, что архиепископ Кранмер вот-вот впадёт в немилость, даже когда король решил спасти его от опалы, он намеренно держал его в неизвестности, заставляя ждать какое-то время, прежде чем ему сообщили о прощении.

В течение всего его правления преобладает непомерная эгоцентричность, проявляясь всё более и более, и он становится всё более подверженным переменам настроения и нрава по мере того, как ухудшается его физическое здоровье. Это представляло собой нечто большее, чем индивидуальное своенравие и, казалось, отражало основное несоответствие, которое выражалось в его личных отношениях и в его роли монарха. Ему постоянно нужно было самоутверждаться и в роли короля, и в роли любовника. Эмоционально король походил на маленького ребёнка, он вёл себя как капризный сопляк, хватая всё, что он хотел, независимо от последствий, и когда у него что-то не получалось, устраивал отвратительные бесчинства. «Король обзывает его разными словами дважды в неделю, — так говорилось о его обращении со всемогущим министром Томасом Кромвелем, — а иногда бьёт его по макушке, и всё же, после того как его довольно сильно поколотили по голове и хватали и трясли, он выходит в большой зал как ни в чём не бывало с таким весёлым лицом, как будто он всему хозяин». «Всё, — так сказал Шапюи, — должно происходить так, как желает король». «Такой монарх, — как выразился секретарь Кранмера Ральф Морис, — который не может ни сдержаться, ни выслушать что-нибудь против какой-либо своей просьбы».