Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

с иного ракурса, увиделось вознесшееся в небеса неведомое высокое здание, стоящее там, где пока еще теснились дома Охотного ряда.

На Тверской многое перестраивалось и ремонтировалось, включая казаковский дом генерал-губернатора. Новым московским генерал-губернатором недавно назначили брата царя, великого князя Сергея Александровича, и он деятельно взялся за внешний вид Москвы.

Наконец Алексей встал перед памятником Пушкину, повернутому лицом к высоченной надвратной церкви Страстного монастыря. Это вам, конечно, не колесики. Задумчивый вид, застывшая поза. Он словно размышляет, надо ему идти дальше к монастырю или нет.

– Я не пошел, – сообщил Пушкину кишиневский выпускник. – Еду поступать в академию.

– Чевой-то, сердешный, он за сердце схватился? – спросил низкорослый коренастый мужичок.

– Наверное, предисловие вспомнил, – нехотя ответил Щусев. И юморить не хотелось, и серьезно рассуждать никакого желания.

– Предисловие? – переспросил коренастый. – Что это за указ такой?

– А! – махнул рукой Алексей. – Не берите в голову.

У него дома имелся томик Пушкина «Руслан и Людмила» 1828 года издания, в предисловии которого было написано, что любая нянька может придумать подобную историю и что автор слишком молод: «…Этим до некоторой степени можно извинить ее недостатки…»

Коренастый не отставал, заваливал вопросами, на которые сам же и отвечал. Щусев, постояв еще немного у памятника, попрощался с назойливым мужичком и отправился на конку. От Страстного к Ходынке проложили линию конно-железной дороги. Конка работала до глубокой ночи. Проезд внутри вагона стоил десять копеек, на империале – шесть. Алексей поднялся на второй пассажирский ярус на крыше.

Следующим пунктом программы он наметил себе Ходынское поле, где в зданиях, оставшихся после Всероссийской художественно-промышленной выставки 1882 года, проходила национальная французская выставка. Россия впервые встречала произведения искусства и промышленности Французской республики, которые прежде выставлялись на Всемирной выставке в 1889 году в Париже.

Алексей не мог пропустить событие мирового масштаба – ехать через Москву в Петербург поступать в Академию художеств и не побывать на Ходынке! Многие понимали, что данное мероприятие – благо для русского народа, для укрепления франко-русских отношений. Подтверждением тому служило заключение в эти августовские дни соглашения между Россией и Францией, положившего начало военно-политическому союзу. Сам царь Александр Третий изрек: «Да отсохнет у меня рука, если это принесет вред России и народу русскому!» Правда, это «сердечное» соглашение двух стран – Entente cordiale – считалось тайным, но ни для кого не было секретом, что отношения Франции и России начали теплеть.

Еще будучи в Киеве, Алексей увидел объявление, которое гласило: «Поездка в Москву с целью участия в выставке или ее посещения на поездах дальнего следования из Киева осуществляется на льготных условиях – со скидкой 25 % от действующего тарифа». Такие же объявления можно было бы увидеть тогда на вокзалах Санкт-Петербурга, Бреста, Минска, Смоленска, Риги и Дерпта. Почему бы не воспользоваться?

По пути он мельком осмотрел Брестский вокзал, который тоже наметили к полной реконструкции из-за того, что не вмещал в себя пассажирские потоки.

Прежде чем отправиться на выставку, никак нельзя было не побывать возле еще одного московского шедевра – Петровского дворца. Возможно, это вершина творчества Матвея Федоровича Казакова. Да, здание Сената в Кремле. Да, дом Благородного собрания. Да, Московский университет. Но это чудо из чудес никак нельзя не посмотреть! Стоишь пред ним и слышишь музыку линий, скатных фронтонов и мансардных окон, штукатурных орнаментов башен и башенок, музыку архитектурной мысли великого зодчего.

В восторге Щусев поклонился:

– Благослови, Матвей Федорович!

Вход на выставку был платным. «Хорошо, что сегодня не четверг», – подумалось экскурсанту Щусеву. Почему-то в четверг входная плата составляла рубль, в остальные дни с одиннадцати утра до пяти вечера тридцать пять копеек, а с пяти вечера и до закрытия – семьдесят. Сама выставка закрывалась в восемь часов, но до часу ночи на ее территории работали театры, рестораны и прочие развлечения.

Фасад здания выставки пестрел синими, белыми и алыми полосами – сплошь он был увешан французскими и российскими флагами, имеющими сей триколор. Кроме того, фасад украшали позолоченные двуглавые орлы, императорские вензеля и медальоны с литерами RF.

Из восьми продольных павильонов, соединенных круговыми галереями, Щусев в первую очередь, конечно же, выбрал павильон, посвященный османизации Парижа. Барон Георг Хаусманн, во французском произношении Жорж Осман, получил от императора Наполеона III полный карт-бланш и превратил столицу Франции из хаотично застроенного города в город широких проспектов, прямых бульваров и авеню. Он уничтожил кривые переулки и тупики, о которых до сих пор плакали любители хоть какой старины, проклиная смелого Жоржа. Но, несмотря на проклятья, Осман дожил до восьмидесяти с лишним лет и скончался лишь зимой этого года. Он оставил после себя площадь Звезды, от которой лучами разбегаются двенадцать проспектов, улицу Риволи и бульвар Сен-Мишель, авеню Фош и Севастопольский бульвар. После него Париж задышал свежим воздухом перспектив, а здания приняли свой неповторимый облик, украсились решетками своеобразных османовских балконов…

Жадно глотая глазами фотографии, Щусев горячо думал о том, что и Москве нужен такой барон Осман, который, не уничтожая все лучшее, превратит столицу России в такой же дышащий град со сквозными перспективами просторных проспектов, бульваров и улиц, с широтой и размахом площадей. О, если бы таковым Османом суждено было стать ему, Алексею Щусеву! Дух захватывало от дерзкой мечты.

А зеленые насаждения Адольфа Альфана – Булонский и Венсенский леса, парки Монсури, Монсо, Бют-Шомон, многочисленные скверы. А система водостоков Эжена Бельграна, когда под каждой улицей пролегли подземные галереи, по которым поползли трубы со сточной и чистой водой, газом и сжатым воздухом.

А, в конце концов, причудливая, удивительная, страшноватая и восхитительная башня, построенная Густавом Айфелем, по-французски – Гюставом Эйфелем! И всего за два года. Такая фантастическая конструкция. Вершина всех технических сооружений уходящего века. Строительство закончено в позапрошлом году и приурочено ко Всемирной парижской выставке в качестве ее символа. И теперь вся Франция бурлит в ожесточенных спорах. Согласно договору, Эйфель обязан снести свою башню через двадцать лет, но триста писателей и художников уже подписали петицию о немедленном сносе «бесполезной и чудовищной, смехотворной башни, доминирующей над Парижем, как гигантская фабричная труба».

Организаторы выставки поместили в павильоне огромный вопросительный знак, призывая русских посетителей высказать свое мнение, прочитав на стенде следующее: «На протяжении двадцати лет мы будем вынуждены смотреть на отвратительную тень ненавистной колонны из железа и винтов, простирающихся над городом, как чернильная клякса». Водители по павильону рассказывали анекдот о том, что Мопассан нарочно обедает в ресторане, размещенном на первом уровне башни Эйфеля, потому что оттуда ее не видно и она не портит ему аппетит.

Но,