Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

Возле Сенатской башни Алексей ненадолго задержался. Под ней чего-то не хватало. Того, что придет сюда в ближайшем будущем. И это что-то связано с ним. Он что-то построит тут…

Войдя на Красную площадь, Щусев шел по ней до подножия храма Василия Блаженного и Спасской башни, затем развернулся и пошел к Историческому музею, возведенному Владимиром Осиповичем Шервудом и открытому восемь лет назад. Мысленно разговаривая с Голынским, Алексей находил многое что поменять: где-то уменьшить, где-то увеличить, а главное – цвет. Он должен быть в точности такой же, как у стен и башен Кремля, живая алая кровь, а не свернувшаяся и застывшая, темно-красная, почти черная. Шервуд хотел сказать, что история это кровь, давно вытекшая и засохшая? Но нет, история живет в нас, течет в наших жилах. Только тупое неразвитое животное не чувствует биения исторической крови! Нет-нет, господин Шервуд, это не о вас! Но, архитектор, все же вы не правы. Хотя здание ваше и красиво, с седыми кровлями башен и башенок, будто старческая белизна человеческих голов.

Но еще меньше его устроил храм Казанской иконы Божьей Матери. Совсем не вписывается в ансамбль. И вообще не верится, что он построен после изгнания из Москвы поляков. Не такой он должен быть, не такой!

Напротив кремлевской стены на противоположной стороне площади вовсю шли строительные работы. Некогда построенные все тем же Бове Большие торговые ряды обветшали, стали рушиться, их снесли, и вот уже третий год шло строительство новых по проекту архитектора Александра Померанцева и под руководством инженера Артура Лолейта.

Все это Щусев жадно читал перед отъездом и очень надеялся, что в день, когда он приедет в Москву, Большие ряды откроют. Но – увы. Стройка продолжалась, а Минин и Пожарский загораживали ее своими спинами. Пожарский показывал на Кремль и говорил:

– Смотрите туда, сюда пока еще рано смотреть.

Насытившись архитектурными пиршествами, Алексей почувствовал усталость и решил вернуться в «Отель де Флер», но по пути не смог перебороть искушения и два часа провел в Сандуновских банях, где заодно и перекусил. Добравшись до гостиницы, он рухнул в кровать и мгновенно уснул, одолеваемый видениями различных зданий, которые он исправлял, но ничего не получалось, исправления выходили кривобокими и нелепыми.

Весь следующий день Алексей снова посвятил московской архитектуре, долго бродил по Кремлю и рисовал, затем отправился к храму Христа Спасителя, но не стал его рисовать. Почему-то не трогало зодчество Тона, уж извини, Константин Осипович.

Обойдя вокруг громадины собора, словно крестным ходом, три раза, Щусев двинулся в Замоскворечье, на Якиманку, где в собственном особняке купеческие дети, братья Павел и Сергей Третьяковы, разместили собственную галерею современной русской живописи. Там он провел три часа, внимательно рассматривая полотна Перова, Сурикова, Репина, Верещагина, Ге, Васнецова, Ярошенко, Касаткина. Все они теснились, просторных третьяковских хором не хватало. Иные картины он уже видел в репродукциях, многие разглядывал впервые.

Его поразили сгусток народного страдания и бунт, порождаемый этим страданием. «Утро стрелецкой казни» и «Боярыня Морозова» задевали за живое, царапали, и видно было, что художник и сам страдает.

А вот репинские картины показались нарочито мятежными, понятна была мысль, создающая нагнетание. «Арест пропагандиста», «Отказ от исповеди», «Крестный ход в Курской губернии» – все это выглядело как превосходно выполненные революционные плакаты.

Больше всего посетителей скопилось перед безумным Иваном Грозным, залитым кровью умирающего сына. Это уже чересчур. Понятное дело, царь – отец народа, сын – воплощение народа, и царь в своем самодурстве убил сына, то бишь свой народ. Кровь хлещет из пробитого виска царевича, отец пытается ее зажать левой рукой, а губами прижался к другому виску сына. Выпученные безумные глаза. И почему-то Иван уже глубокий старик, облысевший, лицо серое. Под картиной четко обозначена дата происходящего события: 16 ноября 1581 года. Ивану Грозному пятьдесят один год. Возможно, болезни состарили его, но не до такой же степени. Батька Виктор Петрович родил Алешу примерно в таком возрасте, а стремительно стареть стал после шестидесяти. И снова, стало быть, аллегория: царская власть невыносимо одряхлела, на смену ей идет историческая молодость народа, но старье не сдается, готово убивать…

Зачем показывать русскую историю только в ее страшных проявлениях? Как будто в ней не было светлых страниц. Все это только на радость врагам России. Посмотрите, каков был ее первый царь Иван! Посмотрите, каков палач ее Петр, так называемый Великий! Посмотрите, как уродливо ее православие!

От кровавой картины Репина шел мощный заряд страха, ненависти и – безумия. Не случайно поэт Гаршин, с которого он писал умирающего царевича, сразу после этого сошел с ума, а через три года покончил с собой, выбросившись в лестничный пролет.

Да и было ли в действительности то убийство? В одной статье Щусев прочитал, что первым слух о нем пустил Поссевино, папский посол, не получивший от Ивана Грозного согласия на унию с католицизмом. Так, может, это просто клевета, порожденная злобой из-за дипломатической неудачи? Одно из многих бездоказательных обвинений Запада в адрес терпеливой России?

Отдушиной стала картина, изображавшая чудесного мальчика, стоящего перед иноком в схимническом облачении на фоне осенней природы. От этого полотна веяло совсем иным ветром, нежели от репинского Ивана, и это был дивный теплый ветер добра и надежды, любви и спокойствия.

– Чья это картина? – спросил он служителя.

– Какого-то Нестерова, – ответил тот, зевнув.

В сомнениях покидал Алексей усадьбу Третьяковых. Конечно, нужно показывать историю объективно, не скрывая ее темных страниц. Но разве это объективность, когда одновременно замалчиваются многие славные страницы? Суворовские и ушаковские победы, Полтава, Бородино, Куликово поле. А строительство великих зданий – дворцов, храмов, башен? Нет, увлеклись передвижники, почувствовали, на чем добывать славу и как достичь успеха, какие картины будут охотно раскупаться.

Но не все. Взять хотя бы того самого Нестерова с его дивным мальчиком. Надо запомнить. Нестеров. Как бы от слов «не стерва». Не стервятник, в отличие от многих живописцев, питающихся падалью.

Хорошо, что он, Алексей Щусев, выбрал путь архитектора. Трудно представить себе проект здания, которое звало бы Русь к топору, человечество к уничтожению, а картину и книгу – запросто. У зодчего нет соблазна разрушения, есть только благородный порыв созидания.

С Якиманки он отправился в Китай-город, побродил там и, вновь побывав на Красной площади, пошел на Тверскую. Очень хотелось увидеть памятник Пушкину в целом виде, а не как в Кишиневе, на колесиках. Выйдя из Воскресенских ворот, на некоторое время замер, глядя направо, где вовсю шло строительство Московской городской думы. И вновь ему отчетливо, только уже