Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина

наконец оторвался от бумаги, уставился на него. И вдруг заорал:

– А что вы планировали, гаденыши?! Рай для трудящихся? Ты сам не понимаешь, во что вляпался! Я тебе объясню. Вы хотели подорвать государственную и военную мощь СССР накануне войны. Знаешь, чем это пахнет? Ты и твои дружки – враги народа, которых нужно расстрелять! Но советская власть может проявить к тебе снисхождение, если признаешь вину и дашь нужные показания.

Юрка мелко дрожал. Он вцепился в края табурета, словно боялся упасть: перед глазами стоял туман.

– Мы не собирались проводить террористические акты, – пролепетал он. – Мы просто разговаривали…

– А спирт? – снова рявкнул Вощинин. – Хищение взрывматериала со станкопатронного завода – это ты называешь «просто разговаривали»?

Фомичев онемел. Такого поворота он не ждал и не мог предвидеть. Его держали в камере-одиночке больше суток, выдав за все время только кружку воды. Еду не приносили и словно забыли о нем вовсе. Он измучился от мыслей, от неизвестности и страха, подступающего к горлу, как тошнота. А когда привели на допрос, следователь оглушил его предложением во всем сознаться:

– Ну, рассказывай.

– Что рассказывать?

– Как создали контрреволюционную организацию, кто из взрослых руководил вами. Какие планировали действия против советского и партийного руководства. Нам все известно. Твой приятель Звягин дал признательные показания, назвал всех участников. Тебя он к тому же упоминал в своем дневнике.

Тогда Юрка и поплыл. Режущее чувство обиды, разочарования и злости на Леньку подбросило ему мысль: сознаться в меньшем, чтобы огородить себя от большего.

– Дурак он, и дневник у него дурацкий. Ничего мы не планировали. Денег хотели своровать. Звягин с Брыкиным украли спирт со станкопатронного. Брыкин собирался стащить у отца наган, чтобы пострелять…

Вощинин продолжал заполнять протокол допроса, сочиняя Юркино признание:

– Кроме уже названных Звягина и Брыкина в организации состояли членами… – Он поднял голову: – Назови имена.

– Вы же сказали, Звягин всех сдал, – выдавил Юрка.

– Так положено, чтобы не было противоречий в показаниях. А может, он кого лишнего назвал из личной неприязни. Тоже бывает.

Фомичев стал перечислять имена. Чекист торопливо записывал.

– Бороздин, десятый класс, вторая школа… Черных, девятый класс… Это у него отец был главный инженер на станкопатронном?.. Заба-ровская… или Забо-ровская? Знакомая фамилия…

В этот миг Юрку окатило холодным, колючим, завинчивающим в штопор ужасом. Он понял, что никого Звягин не сдавал и ни в чем не сознавался. Что его, Юрку, скверно обманули, подло вынудили на предательство, жестоко растоптали, сделали из него тряпку, о которую только ноги вытирать. Отныне он стукач, которому нет и не будет прощения…

– Так, теперь ставь свою подпись.

Фомичев плакал, тихо поскуливая и размазывая ладонью по щекам слезы.

24

Арестовывать пришли, едва забрезжило утро. На часах была половина четвертого, в окне – розовеющее на востоке небо с переливами в огненное золото у самого горизонта. Отец Алексей в эту ночь не ложился. Душа чувствовала, скорбела и полнилась молитвой. Он чутьем угадал приближение непрошеных гостей, едва они подошли к калитке. Взглянул в окно: их было трое.

– Дарья, просыпайся, родная, – тихо разбудил он жену. Одновременно раздался топот шагов на крыльце и грохочущий стук в дверь. – Это за мной.

Он открыл им. Первым в дом быстро зашел старший оперуполномоченный Старухин, вызывавший его в апреле в райотдел НКВД. Затем еще один в чекистской форме. Третьим был сержант милиции.

– Гражданин Аристархов, у нас ордер на ваш арест и обыск в доме.

Отец Алексей сделал приглашающий жест:

– Прошу.

Дарья встала рядом, вцепилась в мужа обеими руками. Она едва успела надеть юбку, накинуть на плечи шалевый платок и завязать узлом волосы.

Старухин прошелся по комнате, оглядывая, отодвинул стеганую занавесь, за которой спали дети. Михаил уже проснулся и стоял в одних трусах: на лице был испуг.

– Что вам надо? – пробормотал подросток.

– Сержант, ты здесь покопайся, – Старухин кивнул милиционеру на детскую, – а мы тут займемся. Оружие в доме есть? – спросил он священника.

– А как же, – вздохнул отец Алексей. – Крест, молитва и святая вода. Нам, попам, без оружия нельзя.

– Шутки будете шутить в камере, гражданин поп. Если получится. Муха-цокотуха.

Старший чекист направился к единственной книжной полке с плотно втиснутыми в нее томами и лежащими сверху тетрадками. Его помощник прощупал супружескую постель – соломенный матрац, который клали на пол. Потом занялся деревянным сундуком, где хранились носильные вещи.

– А мы, Дашуня, давай-ка помолимся. – Отец Алексей снял руки жены со своего плеча и увел ее к божнице. Опустился на колени, и она рядом с ним. – Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере и всех святых, помилуй нас. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе…

Оба чекиста, делая свое дело, недоуменно озирались на них. Старухин тщательно тряс книги, пролистывал. Некоторые он бросал на стол для изъятия. Стопку отпечатанных на машинке и скрепленных листов схватил с жадностью. Уверенный, что нашел контрреволюцию, прочел вслух название:

– Обоснование христианского мировоз… зрения. Профессор Кузнецов. Двадцать второй год. Ай, как неосторожно, гражданин поп, хранение запрещенной литературы…

– Живый в помощи Вышнего, в крове Бога небесного водворится… – молился священник словами псалма.

Рукопись добавилась к конфискованным изданиям. Младший чекист переворошил сундук и принялся греметь кухонно-столовой утварью в старинном буфете. Старухину же в руки попала школьная тетрадка, густо исписанная от начала и до конца мелким ровным почерком.

– Христос как историческая личность. – Старухин ухмыльнулся, а его помощник коротко хохотнул. – Поповские мифы и легенды.

Тетрадка тоже отправилась на изъятие.

– Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его…

Священник обернулся:

– Скажите мне ваши имена.

– Чего это еще? – Младший чекист опередил Старухина.

– Я за вас помолюсь. Вы люди подневольные, работа у вас тяжелая, неблагодарная.

Милицейский сержант, закончивший обыск в смежной комнате, тоже с недоверчивой усмешкой уставился на священника.

– Помолись, помолись, – с кривой улыбкой разрешил Старухин. – Без имен. Беликов, давай во двор, осмотри сарай. Сержант, помоги.

Вдвоем они стали простукивать костяшками пальцев дощатый пол. Трое детей отца Алексея встали рядком у стены. Их бледные и без того худые лица, вытянувшись в испуге, стали еще тоньше.

– Папа, тебя опять арестовывают? – хлюпая носом, спросила Вера.

– Идите все сюда, – позвала их мать, сама едва сдерживавшая плач. – Вставайте на коленки и просите Бога за вашего отца.

Двое младших присоединились к родителям. Миша, прижавшись к стене, не шелохнулся, будто не слышал. Он казался ошеломленным и потерянным.

Не обнаружив подпола, Старухин занялся печью. Открыл заслонку, разворошил кочергой холодные угли. Проверил за печью и наверху, где сушились пучки