Когда наступает время. Книга 1. - Ольга Любарская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аристандр уже приготовился вонзить ритуальный нож, но запнулся, видя, как в сторону Александра, спотыкаясь, бежит человек. Он размахивал руками и что-то кричал. Царь прищурился, но пелена пыли не позволяла узнать гонца.
— Филипп?! — воскликнул Пердикка, наконец, разглядев в бегущем одного из царских друзей.
— Филипп, — неопределенно согласился Александр, поднимаясь навстречу гонцу.
Грек рухнул царю в ноги, не в силах произнести ни одного слова.
— Воды! — потребовал царь, склоняясь к товарищу.
— Пиф..фия, — шептал Филипп, — Амон… Геф…гефе…стиона… бог..гом!
— Что-о-о?! — не веря услышанному, переспросил Александр.
Филипп выудил из-за пазухи что-то, старательно обернутое в синюю с золотом ткань. Пока Александр разглядывал литую золотую табличку, испещренную мелкими символами, гонец жадно поглощал воду. Он пил так, словно терзался жаждой вот уже лет десять и боялся, что еще столько же не увидит вновь. Чуть отдышавшись, Филипп шатаясь встал.
— Что здесь написано? — пытал его Александр. — Жрецы открыли тебе?
— Да! Пифия в оазисе Сантария (6) сказала, что Амон повелевает признать Гефестиона, сына Аминты, богом! Ее послание записано здесь! Я так счастлив, Александр!
Слезы заструились по щекам царя. Он стиснул Филиппа в объятьях, без устали повторяя:
— Я знал! Я знал! Знал!
Золотой лавровый венок соскользнул с головы Александра, но царь даже не заметил.
— Недолго, — прошептал Птолемей.
— Что? — переспросил Пердикка. — Я не расслышал.
— Плохой признак, — ответил Лагид.
— Брось, — отмахнулся Пердикка. — Все посходили с ума, во всем и везде видят злой рок.
— Пусть так. И да пошлют ему боги долгую жизнь.
Александр не мог говорить. Волнение комом застряло в груди, лишая голоса. Он с трудом смог распорядиться, чтобы волю Амона огласили подданным. Царь слышал, как все дальше и дальше кричали глашатаи, им вторили толмачи, оповещая всех о божественной воле. Взрывы радостных возгласов волной разливались по окрестностям. Багой стиснул на груди ладони. «Ахур Амазда (7), — прошептал он. — Благодарю тебя. Ты признал его богом. Александр вновь не будет одинок. Благодарю тебя».
— Боги плодятся на глазах, — недовольно пробубнил Мелеагр. — Интересно, сколько это может стоить?
— Ты подумываешь заплатить? — не глядя на него, спросил Эвмен.
— Куда уж нам! Задницей не вышли.
— Казна еле выдерживает погребение смертного, а уж бога нам точно не осилить. Хорошо еще, что это произошло тогда, когда все уже почти закончилось. Ну, не отменит же он, в самом деле, церемонию.
— Н-да. Боги плодятся, как кошки.
— Стесняюсь предположить, — скептически заметил секретарь, — случись чего, кто следующий кандидат на обожествление.
Презрительно взглянув на Багоя, Мелеагр подытожил:
— Останусь лучше смертным. И дешевле, да и божественная компания, чего уж там, собирается не очень.
— Что верно, то верно, — согласился Эвмен.
* * *
Александр медлил. Поднявшись с колен, он стоял над одром Гефестиона, пока совсем не стемнело. Блики от факелов бились на золоте погребальной маски, соскальзывали и вновь возносились, воспрянув силами.
Если бы проклятья могли материализоваться немедленно, они испепелили бы Александра в пыль. Империя, весь день простоявшая на ногах у погребальной пирамиды, начала роптать Обычные человеческие нужды перевешивали царскую скорбь, и всем хотелось одного — чтобы труп хилиарха зашелся, наконец, пламенем.
— Это мыслимо голодать столько времени? — бубнил раздраженный Неарх. — Боюсь, в меня уже легко сможет уместиться стадо баранов.
— Судя по обвисанию твоей шкуры, — поддел его Птолемей, — я бы сказал, что не одно, это точно.
— Я всегда недолюбливал Гефестиона, — признался Мелеагр, - но, если бы знал, что он продолжит издеваться надо мной и после смерти, возненавидел бы его еще в детстве.
— Лучше бы Александру уже слезть оттуда, — вслух рассуждал Птолемей. — Эта всеобщая скорбь уже раздражает.
— Да-а-а. Мы завоевывали Персию быстрее, — согласился Неарх.
— Точно. К этому времени при Арбелах мы уже разметали целое войско, а тут никак не одолеем одного мертвеца.
— Кто ж знал, что божественный труп окажется крепче целой Персии…
— Гефестион, — прошептал царь. Звук повис в тишине, словно не решился раствориться. — Я ничего не чувствую. Почему?
Ветерок подхватил блики, и они на мгновение исчезли, словно испугались вопроса, но вскоре вновь поползли вверх по золоту, схлестнулись и заиграли.
— Молчишь. Не знаешь, что сказать. Или не хочешь? Ты наказал меня. Неужели я заслужил это?
Помолчав немного, Александр ответил сам себе:
— Значит, заслужил.
У подножья помоста ожидала уставшая толпа. Никто не решался обеспокоить царя в такое мгновение. Нет, не из-за сочувствия тому, а скорее из-за опасения за свою жизнь.
Александр сделал шаг. Шаг, который разорвал его жизнь, навсегда отделяя от Гефестиона. Самый трудный шаг. Раненое сердце… Кровотечение обрывков покрова души…
Бесконечные ступени вниз, освещенные злорадным, ядовито-рыжим светом факелов… Бесконечно долгая дорога в одиночество… Словно дорога живого в царство мертвых… Нет! .. Мертвого в обитель живых…
Александр сидел разбитый и молчаливый. Перед глазами мучительно повторялось одно и тоже. Рука едва слушается… тяжесть факела. Огонь нерешительно лижет нитяной канат, словно пробует его на вкус и вдруг вспыхивает, летит вверх, охватывая ярус за ярусом всю погребальную пирамиду. Александр вскидывает голову и видит мощное торжествующее пламя там, где лежит тело Гефестиона. «Не-е-е-ет!» — вой вырывается из груди, царь стремится вперед, но сильные руки подхватывают его, и… и… Все повторяется вновь. Факел… канат… летящая огненная полоса…
Багой бесшумно поднес Александру кубок. Он был найден в Персеполе, и с тех пор неизменным свидетелем присутствовал в жизни царя. Свившиеся в клубок крылатые змеи разделялись у основания чаши, широко расправляя к верхнему краю перепончатые крылья. Изумруды глаз, разные в каждое мгновение, менялись от снисходительно-светлого до зловеще-темного. Огромный, великолепно ограненный рубин на дне чаши казавшийся почти черным сквозь толщу молодого вина, светлел, окровавливаясь до ярко-алого в пустом сосуде.
Неразбавленное вино немного горчило, но Александр не обращал внимания. Настой снотворных и успокаивающих трав, влитый насильно ему в рот, когда почти полмира старалось удержать бьющееся тело, уже завладел его волей. Теперь он сидел спокойный, бесчувственный и равнодушный.
* *..*
Небо тяжелело, кутаясь в сумеречные облака. Солнце без настроения лениво текло по их вершинам. Воздух над погребальным кострищем тянул вверх невесомую серую пыль. Двое воинов волокли перепуганного грязного человека. Он отчаянно сопротивлялся, молотя о землю босыми ногами. Несчастный взывал к небесам, но боги, видно, были заняты, раз не слышали мольбы страждущего. Несколько мгновений, и его тело зашлось агонией, подвешенное за руки к перекладине. Рослый воин швырнул к ногам виновного небольшой оплавленный блеклый слиток, и почти тут же тело пленного рухнуло в багровеющую распухающую грязь. Крики стихли, обезображенное тело дернулось и затихло. Повисла тишина. Солнце смущенно отвернулось, ища укрытия в облаках. Тяжелые редеющие капли срывались с обрубков рук, разбиваясь в брызги о лоб мертвеца. Жестокий ветер подхватывал мертвые кисти, раскачивая словно колокольцы, потом отступал и вновь раскачивал, забавляясь игрушкой.
Багой ударился о грудь Мелеагра, стараясь преградить тому путь.
— Уйди! — вскрикнул военачальник, не ожидая подобного. — Ты попутался что ли, щенок?!
— Александр отдыхает, — почти перебил Багой. — Ты не смеешь его беспокоить!
Мелеагр опешил, отступил на шаг, чтобы лучше разглядеть наглеца. Он захлебнулся в гневе, не в силах выдавить ни слова.
— Нет?! — наконец, воскликнул Мелеагр. — Я даже слов не найду! Довоевались! Какой-то ничтожный кастрат смеет мне указывать! Мне, старому полководцу! Я не для того протопал всю Азию, чтобы теперь персидская вошь прыгала на благородную македонскую шерсть!
— Александр отдыхает, — собрав все мужество, настойчиво повторил Багой.
— Цепной пес! Место! — взревел Мелеагр, отталкивая перса.
Послышался грохот рухнувшей мебели, эхом отозвался звон разлетевшейся золотой посуды. Багой барахтался в месиве обломков, стараясь подняться, когда услышал гневный голос царя:
— Что тут происходит?!
— Я бы спросил тебя, Александр! — в бешенстве не унимался македонец.
— Тебе не кажется, что ты переходишь всяческие пределы, Мелеагр?!
— Не припомню, чтобы рабы становились пределами…
— Я — свободный человек! — поднимаясь, выкрикнул Багой.
— Никак не разберу,
