Князь Олег - Галина Петреченко

— Дир! Зови всех купцов на пир! Не забудь смехотников да фестутников[20]! Надо отпраздновать начало месяца цветеня да выход русалок на вольный свет! — весело бросил клич Аскольд, выйдя из отсека ладьи своего лазутчика на помост, соединяющий борт судна о деревянным причалом, и с удовольствием подставил свои ладони солнцу и небу. — Слава тебе, Святовит! — горячо прошептал он, глядя сощурившись на солнце, и склонил голову перед своим божеством.

Дир смотрел снизу вверх на своего предводителя и не узнавал его. Ведь почти год никто не видел Аскольда благодушным! Улыбка иногда мелькала на его лице, когда он разговаривал о чем-нибудь со своими преданными сподвижниками или верховным жрецом, но стоило кому-нибудь из них или Бастарну отвлечься, как Аскольд сразу мрачнел. Та мечта, которую он пытался осуществить два лета вспять, была на время забыта Аскольдом по той простой причине, что его дружина оказалась не готова к такому предприятию. Бастарн убедил Аскольда, что идти на греков надо во всеоружии, коль это будет поход мести за всех обиженных словен[21], что каждый воин должен быть хорошо вооружен. Луком и стрелами биться с греками, которые владеют и секирой, и длинным копьем, и мечом, — смешно. «А у тебя секироносцев и меченосцев — как семян на отаве: раз, два и… боле нету! Один натиск и отчаянная кулачная битва против хитрых греков никуда не годятся ныне», — говорил Бастарн, и Аскольд, смирив свое буйное тщеславие, понял правоту верховного жреца. Потихоньку-полегоньку начал он собирать в свое городище людей, обученных кузнечному делу, и заставил их изготовить для его дружины длинные копья, а затем и секиры, и мечи. Одновременно вел обучение дружинников правилам ведения боя с копьем и секирой. И вот дружина, которая раньше только количеством людей и мощным боевым духом ее предводителя наводила страх и ужас на близлежащие страны кочевников и некоторые оседлые народы, теперь превратилась в хорошо обученную, неплохо вооруженную армию с сильным, знающим толк в военном деле полководцем и могла идти в любой далекий поход, и имела бы бесспорный успех в этом деле, но… не владела ни одной достоверной вестью о том враге, ради победы над которым были приложены такие огромные усилия.

Два года прошло, как Аскольд отправил на трудную долю своего лазутчика Фалько, который знал греческий и ромейский языки и мог проникнуть в любые слои византийского общества. И Фалько очутился там, где не только бурлила жизнь самых знатных сановников византийского царя, но и была тихая заводь христианских сакристий, где вызревали те или иные новшества политической жизни страны.

Ты помнишь, Дир, как наш молчаливый и угрюмый, но очень быстрый секироносец вдруг однажды упал с коня и повредил себе ногу! Кто-то из знахарей вылечил его, но наш сокол стал бояться своего горячего скакуна и загрустил. Что делать, ежели вдруг ощутишь себя непригодным для ратных подвигов? И Фалько стал нашими глазами и ушами, он попробовал первый раз сгодиться в византийском походе. Он переоделся под греческого монаха и стал торговать возле собора Богоматери. Так он добыл для меня вести о поджоге имения Михаила Третьего в Каппадокии и о походе византийского флота в Средиземном море. Я хорошо отблагодарил его, и он преобразился в богатого купца. Он научился оказывать молча и бескорыстно всякого рода услуги то одному, то другому важному лицу из окружения Михаила Третьего и Константинопольского патриарха и постепенно стал очень нужным человеком при византийском дворе. Он изучил богословие, познал учение Христа и поражал своими успехами не только низшие чины священнослужителей, но и самого Фотия. Он побывал во многих христианских монастырях. Так Фалько узнал о недовольстве христианского монашества и священнослужителей политикой Фотия, который, пребывая на посту патриарха Константинополя около десяти лет, так и не добился от царя Михаила для священников права пользования и владения землей. Только храмы и соборы были полноправными хозяевами той земли, на которой они стояли и которая примыкала к их территории по указанию царя. Со времен вердикта Льва III Исаврия 739 года, начиная с борьбы с иконопочитателями и кончая их победой в 843 году, ни один высокопоставленный священнослужитель Византии не имел права землевладения, и даже патриарх Фотий. Царь Михаил не желал ничего слушать. «И так достаточно этим богословам и молитвочтецам! У меня есть более достойные люди, которые без права землевладения охотно рискуют своей жизнью, охраняя или спасая мою! Ваш Христос нисколько не помог сберечь ни мое владение в Каппадокии, когда оно запылало от рук павликиан, ни мою страну от нашествия этих диких варваров — язычников», — гордо отверг все попытки к переговорам царь Михаил, и Фотий больше не роптал.

Правда, был еще момент, когда под нажимом патриаршего Синода Фотий снова попробовал склонить царя к беседе о праве на землевладение лиц, совершающих богослужение в храмах, соборах и монастырях. Но царь раздраженно ответил:

— Повторяю ещё раз! Твой бог не сохранил мое владение в Каппадокии!..

— Но… — прервал царя Фотий. — На стенах ваших владений высечены охранные знаки другого бога, как же ваше величество может пенять на нашего Христа?

— Но я сменил веру своих родителей на христианское православие, и эта вера является государственной религией моей- страны! И ты мне говорил, что Христос с радостью встречает своих вновь оглашенных и бдительным оком охраняет их имущество! Кто говорил, что Богу Богово, а царю царево? — гневно спросил Михаил, искоса глядя на поникшую голову знаменитого богослова. — Ну! Это Христос говорил или это новозаветные выдумки ваших евангелистов? — ехидно спросил Михаил, возмущенно развернувшись в сторону патриарха, и драгоценные каменья на его одеянии сверкнули.

Фотий выдержал гневный взгляд царя, насыщенный презрением и недоверием, и, когда Михаил Третий отвернулся, чтобы омыть руки в благовониях, тихо, но жестко проговорил:

— Бог помогает только истинно верующим, а вы, ваше величество, из нужды поминаете Христа!

— Как ты смеешь, лжец, охаивать своего царя! Тебе ли не помнить мой подвиг во славу твоего Христа! Ты забыл, как я босым, в одежде простолюдина, целые сутки молился, чтобы Он покарал этого… злодея-язычника, который до сих пор не считает себя христианином, хоть ты и окрестил его! И который до сих пор ждет обещанной нами дани! — снисходительно улыбнувшись под конец своей горячей речи, проговорил Михаил Третий и с любопытством оглядел лицо постаревшего патриарха. — Чего ты ждешь еще? — брезгливо спросил он.

— Подписания прошения Святейшего Синода о землевладении священнослужителей Византии, — упрямо ответил Фотий и подал царю лист пергамента.

— И не надейтесь на мою доброту! — вскипел снова царь. — Я из-за того, что ты во время своих молитв всегда умудряешься stare in disparte[22], потерял свое имение! Вы не молились о спасении имущества вашего царя, а я должен одаривать вас правом собственников, с тем чтобы вы вообще забыли о Боге и только и думали о своем богатстве! Нет, нет и нет! Вон отсюда! — раскричался не на шутку Михаил Третий и указал на дверь рукой, пальцы на которой, кроме большого, все были унизаны перстнями с драгоценными каменьями.

— Бог не помилует вас за это, ждите быстрой кары! — разозлившись на жадность царя, храбро изрек Фотий и медленными шагами покинул царские покои.

— Ты еще угрожаешь мне?! Уж не соглядатай ли ты павликианский! — заорал вслед ему царь что было сил и почувствовал, как в голове что-то загудело и стукнуло в висок.

Царь схватился за голову и повалился на пол. Когда подбежала стража и глянула на своего правителя, он лежал с открытыми глазами, в безжизненной позе…

Хоронили царя торжественно и по всем правилам двух вер. Первая вера, государственная, требовала отпеваний царя в храме Божием, а другая, отчая, требовала отпевания при захоронении… Набальзамированное тело обернули в саван, положили сначала в дубовый гроб, а тот поставили в мраморный саркофаг и предали земле, которая болезненно вздрогнула, приняв в свое лоно такую тяжесть.

А через неделю на престол вступила новая царская династия. Василий Первый из Македонского рода вступил на престол, и из императорского дворца вынуждены были уйти те, кто окружал Михаила Третьего и его патриарха.

На смену Фотию должен был прийти новый человек, и двор с затаенным дыханием следил за бесконечной вереницей священнослужителей, которые часами просиживали возле нового царя, но выходили из царских покоев с непроницаемыми лицами, и Фалько совсем измаялся, заходя в дома старых знакомых, исподволь пытаясь узнать новости из царского двора и ожидая окончательного решения Василия Македонянина. Но вот решение созрело, и Василий Македонянин объявил его при всем собрании как высокопоставленных сановников, так и военачальников и богословов из Священного Синода. Как гром среди ясного неба прогремело это известие и до сих пор не может успокоить умы политиков в Константинополе! Возглавлять Святейший Синод Византии будет константинопольский патриарх… Игнатий!..