Князь Олег - Галина Петреченко

И она быстро прошептала:

— Иди в свою келью, монах, и жди меня хам!

— Это слово княгини? — с надеждой спросил он.

— Это слово Экийи, — гордо ответила она.

Затем она молниеносно отстранилась от монаха и метнулась в свой покой посмотреть, не вернулся ли Аскольд домой через маленькую потайную дверь.

Айлан отступил в глубину коридорного ответвления и растворился в темноте, будто его и не было.

Экийя влетела к себе, оглушенная собственной опрометчивостью, в надежде остыть и изменить свое решение. Она провела рукой по одру: ложе было пустым и холодным, как забытое гнездо изоки.

Экийя прижала прохладные руки к разгоряченным щекам. «Аскольда нет!» — вот главная мысль, вокруг которой завихрился клубок черной злости Экийи. «Аскольда нет!» — вот тот растерянный зов души, который и подталкивал ее к отчаянному решению. Руки ее потянулись к большому коробу, и она достала новую ночную рубаху.

«Боги! Как далеко эта келья голубоглазого монаха! Пусть никогда не кончается этот длинный коридор! — лихорадочно думала Экийя и шла торопливым, но изумительно легким и вместе с тем решительным шагом, будто поступь ее была ведома каким-то могучим божеством и заведомо была обручена с удачей. И ни одного стражника, ни одного свидетеля… — Пусть будет так, как угодно богам! Пусть и я познаю другого мужчину!» — решила она и с этой мыслью достигла двери кельи голубоглазого монаха и дрожащей рукой открыла ее.

Он стоял возле своего аскетически жесткого ложа, облаченный в белый плащ, и ждал ту, ради которой стал клятвопреступником христианской веры. Полюбить язычницу! Жену самого грозного врага Константинополя! Знать, что завтра утром ее муж пойдет походом на твой родной город и будет нещадно грабить его, и ничего не сделать для того, чтобы предотвратить беду! Как это назвать? Айлан закрыл глаза и покачнулся. «Да будь я владыкой всего мира, я бросил бы все к ее ногам, лишь бы пережить минуту восторга и упоения предстоящим блаженством!»

Он услышал ее шаги, и, как только отворилась дверь, снял с себя белоснежный плащ и величественным жестом постелил его под ноги той, которую боялся назвать по имени.

Экийя завороженным взором посмотрела на его обнаженную коленопреклоненную фигуру и несмело шагнула в келью.

Экийя задыхалась от восторга и наслаждения, которые Айлан готов был доставлять ей бесконечно долго, и не могла понять, почему такого блаженства она не испытывала с Аскольдом. «Почему мы, женщины, не узнаем этого до создания семьи? Почему мы устаем от тяжелого тела наших мужчин, которые не желают потрудиться для того, чтобы доставить нам такое блаженство, как этот загадочный христианин?..» Она гладила его широкую плотную грудь, целовала его соски и, улыбаясь, удивлялась той легкости, с которой он, целуя, лишь едва касался ее, перенося всю тяжесть своего тела на могучие, необыкновенно сильные руки.

Утром она поцеловала его ноги и, шепнув на ухо: «Спасибо, христианин, за чудную ночь изоки», вдруг почувствовала, как его твердая рука схватила ее за талию. Ошеломленная, она услышала:

— Я не залетная летняя птаха, которая только в липец месяц залетает в днепровские края! Я твой муж на все следующие годы! И жди меня назад вместо Аскольда!

А в это время в тетеревиной роще, что примыкала к Почайновской поляне, все птицы, что сидели на раскидистых ветвях дубов, ясеней, осин, тополей и берез, распевали на все лады и пытались пробудить ратников Аскольда. Скворцы и ласточки предупреждали бедовые головы о необходимости хранить свой очаг. Иволги и щуры напоминали о том, что на Днепре, в уютной Барвихинской бухте, ладьи и струги, украшенные охранными символами и изваяниями грозных языческих богов, давно заждались своих хозяев. Желны и соловьи устали от ночных песен и умолкли, побежденные затянувшимся храпом тех, с кем веселились всю ночь и чье место должно было быть на других ложах.

И только маленькая, но важная изока с любопытством облетала знакомые ветки и молча искала свое гнездо, покинутое ею еще осенью. Соя взлетела с хрупкой ветки орешника, присвистнув, словно указав беспокойной гостье, где ее старый дом, и удовлетворенно уселась веткой выше. Изока заглянула в гнездо, покрытое паутиной, и принялась наводить в нем порядок. Она осторожно вынула из гнезда орех и сбросила его вниз. Орех упал на лоб какого-то витязя и пробудил его от тяжелого сна.

Аскольд повел головой вправо-влево, оглядел мутными глазами сонное царство и ткнул кулаком в плечо храпевшего на всю рощу главу стражников.

Стражник вскочил, уставился ничего не понимающими глазами на своего князя, затем ахнул и хотел поддержать Аскольда.

— Я и без тебя найду опору для ног, — отмахнулся Аскольд от услужливых рук стражника и грозно спросил: — Ты почему здесь?

— Нас отправила к тебе княгиня, мы обыскали Почайновскую поляну и Барвихинскую дубраву. Потом нас напоили жрецы медовухой и сказали: русалок князь ловит, с ними хороводы водит…

— Что с княгиней? — снова грозно спросил Аскольд, прервав путаную речь незадачливого ратника.

— Твой сын Аскольдович был чем-то напуган и никак не мог уснуть. Он измаял няньку и княгиню…

Аскольд вскочил на ноги как ужаленный.

— Дом кто охранял? — взревел он.

— Святовит, — шепнул охранник и пошатнулся от мощной оплеухи.

— Если с моими домочадцами что-нибудь произошло, я отрублю тебе голову! — прохрипел Аскольд и устремился напролом через лес к дому.

— Но я молился Святовиту, чтобы он никого не допускал к дому, — жалобно оправдывался стражник, едва поспевая за ним.

— Я посмотрю, как тебе помог совет Бастарна, — в ярости прошипел Аскольд, оттягивая на себя встречающиеся ветки и с силой отпуская их, так что они исхлестывали лицо стражника.

— Сзывай всех! — спохватившись, приказал Аскольд, пересекая рощу, ведая, что тропа в город должна быть где-то совсем рядом.

Стражник выполнил приказ князя, и со всех сторон стали выползать, вылезать и выходить сонные дружинники, отряхивая с себя лесной мусор, и, то виновато, то лукаво поглядывая на князя, вспоминали вчерашние забавы. Но тут же они прикусили свои бойкие языки, видя князя озлобленным и быстро шагающим к городу.

Ну вот и тропа! Какая она теплая, манящая, ласково зовущая пройтись по своим торинкам и выкинуть из головы все тревоги. Аскольд остановился и немного успокоился. Какое таинство природы заставило остудить его злой пыл и внять душой ее неназойливому призыву? Он зашагал по тропе, вбирая в себя ее теплоту и свет, и пожалел, что она так быстро кончилась. Подняв голову, он взглянул прямо перед собой. Деревянная острозубая городьба укрывала такие же деревянные строения разной высоты, и Аскольд вспомнил белоснежные, златоглавые, островерхие церкви в сказочном городе, имя которому Царьград. «Нынче же отплыву к нему!» — хмуро решил Аскольд и, склонив голову, вошел в открытые врата своего Киева.

Перед его домом суетились слуги, озабоченно переговариваясь о вчерашнем беспокойстве юного княжича, но притихли, завидев в воротах князя, устремившегося к крыльцу, где в мадьярском платье, позвякивая монистами, Экийя играла с сыном.

— Сын! — окликнул Аскольд княжича голосом, в котором прозвучали и радость, и гордость, и вина за позднее появление дома. — Бегом ко мне!

Пятилетний ребенок услышал голос отца и рванулся на зов, Аскольд ускорил шаг навстречу бегущему сыну и, протянув руки, поймал его. Мальчик сжал шею отца ручонками и прижался к его колючей щеке. Аскольд задохнулся от волнения. «Дорогой мой сынок», — с грустью подумал он и поцеловал ребенка в голову, взлохматив черные кудри.

— Ты здоров, моя радость? — спросил Аскольд, чувствуя странное волнение в своем голосе.

— Да! — звонко крикнул сын и снова цепко обнял отца за шею.

— А что с тобой ввечеру было? — улыбаясь, но с беспокойством в душе спросил Аскольд, стараясь почему-то не смотреть на крыльцо, откуда упорно не сходила встретить мужа Экийя.

Сын внимательно взглянул на отца, медленно провел руками по его серому лицу, затем остановил движение ладошек прямо под глазами Аскольда и тихо сказал:

— Не уходи от нас с мамой никуда.

— Почему? — удивленно спросил Аскольд.

— Я видел, как тебя убивали секирой, — шепотом проговорил Аскольдович и снова крепко обнял отца.

Аскольд оторопел.

— Что ты сказал, сынок? — догадался спросить он, выйдя из оцепенения.

Княжич повторил свои слова и заплакал.

— Но я жив! Сынок, ты видел неверный сон!

— Это был не сон! — крикнул ребенок.

— Не расспрашивай его ни о чем! — закричала Экийя, метнувшись к сыну, но было поздно: ребенок бился в истерике, держа отца за шею.

Аскольд пошатнулся. Никогда он не’ видел своего сына в таком состоянии. Беспомощно озирался он по сторонам, пока не увидел няньку, несущую серебряный кубок с теплым отваром. Не сразу удалось напоить им сына, который вскоре заснул на руках доброй няни.