Куклы зазеркалья - Алиса Лойст

лавочки попой, а ногами на сиденье, собственно, где должна находиться по идее пятая точка. Пафосно затягиваются и посматривают по сторонам, замечают ли другие, как они отдыхают. Ну, конечно замечаем. Я вот, иногда глядя на них, ощущаю себя дотошной, истеричной пенсионеркой, так велико мое желание подойти и отстегать хворостиной по этой самой пятой точке. Точно, старость и маразм напали неожиданно.

А с утречка хорошо. Никого, тишина. Слышно только как изредка птички чирикают. Это хоть немного успокаивало, становилось легче дышать.

Хотя, что-то опять вру! Я нигде теперь не чувствовала себя спокойно и свободно. Просто здесь в маленьком островке природы было лучше, чем в квартире. Четыре стены давили на меня и, так казалось, что сходились и расходились. А в виске – именно почему то в правом виске – долбила отбойным молотком боль.

Я лежала в больнице месяца три или может чуть больше. И телесную оболочку мою вылечили, дали наставления по уходу. Тетя как всегда подключилась к процессу и поставила все на широкую ногу. На первое время у меня была сиделка. От этого было еще хуже – не инвалид же я, в самом деле! Через две недели ее работа закончилась.

Съемную квартиру поменяла. К этому моя родственница отнеслась благосклонно, мол, давно было надо съезжать с этой халупы. И тоже приложила здесь свою лапку. Мне было плевать. Хотелось только немного себя обезопасить. Такая не очень уверенная попытка. Теперь у меня была однокомнатная квартирка с маленьким балкончиком на втором этаже в элитном доме. Ну, и черт с ним!

Последние месяцы я тихонько шаркала на работу, и обратно пять дней в неделю, а выходные сидела дома.

Устроили меня в одну из дочерних фирм – маленькую, захудалую, где работали почему-то исключительно дамы «кому за…». Большую часть дня они попивали чай из больших кружек, делились новостями. То есть: у кого скандал с невесткой приключился, у кого что-то схватило ночью и еле отошло к утру, кто просил пересказать пропущенную серию очередной затяжной мелодрамы, потому что муж смотрел «свой чертов футбол», а также новенькие рецепты и схему вязки салфеточки или кофты.

Коллектив нового работника принял с холодком. Но потом оттаяли, когда поняли, что можно поучить молодежь работать и скинуть эту самую работу, не отрываться от основных занятий. Мне было все равно. Лучше перебирать бумаги, сидя в наушниках, чем слушать, вникать и еще делать вид, что понимаешь, сочувствовать. На это я точно не была способна.

Сидеть дома «приходить в себя и отдохнуть еще немного», как мне предлагали, было невозможно. Эти милые стенки, аккуратненький, чистенький, современный дизайн, балкончик с витыми перильцами и даже приятная напольная плитка – все было тюрьмой для меня.

Я сходила с ума от того, что и находиться здесь было мукой, и выйти страшно. Там за низким заборчиком, что огораживал небольшой газончик с елочками и цветочками, еще страшней и неизведаннее. Улица была сборищем, пучиной агрессивных звуков – визг тормозов, наоборот кто-то заводит двигатель, где-то залаяла отчаянно и зло собака, хруст под чьими-то ботинками. Звук шагов за моей спиной приводил в особый трепет, казалось, каждая нерв напряжен, каждая клеточка это движение сзади. Теперь в таких случаях всегда приостанавливалась и делала вид, что роюсь в сумке или завязываю шнурок, а сама остро следила за тем как человек проходит мимо меня. И разумом понимаю, что это глупо, но ничего не могу поделать. На безлюдной улице это особенно глубоко ощущается. В толкучке или на просто главной, оживленной улице, где непременно кто-то куда-нибудь спешит, нет такого неприятного чувства.

Нет, нигде мне не было покоя. Ни на работе, ни дома.

Даже музыку первое время в наушниках опасалась. Вдруг не услышу шагов, ковыряния в замке, шорохов. И каждый раз уверенное бряцание ключей для меня было, как железом по стеклу. Хотелось убежать, забиться в угол. И все приходилось уговаривать свое лихорадочно бьющееся в истерике сознание, что это тетя пришла меня проведать. Да, да, это тетя. Звонок в дверь, значит, Марина наведалась. И перестань трястись, как припадочная!

С Мариной мы стали близкими друзьями. Все же никто не мог понять ее, так как я. Она пришла в себя быстрее. И быстрее адаптировалась к обычной жизни, вернулась в нее. Хотя, то, что произошло, никогда не забудется. Но жить, то дальше надо.

Это мне повторяли изо дня в день все вокруг. Что жить-то надо. Я пыталась и пытаюсь.

Но все сходит на нет. Когда вспоминаю шевелящуюся руку в поеме двери. И еще часть своего разговора с Глебом Изотовым, где он говорит, что обнаружен всего один обгоревший труп.

Всего один.

У него конечно без слова «всего» впереди. Просто один. У меня всего один. Ему непонятен был мой чуть удивленный затравленный взгляд. А мне нечего было сказать, чтобы объяснить. Думаю, Глеб сам разрешил этот вопрос.

Никто не поверит. Никто не будет проверять. Никто не будет выяснять. Дело закрыто. Убийца, маньяк мертв, сгорел. По нашим с Мариной показаниям все произошло случайно. В ходе борьбы несколько свечей упало, и начался пожар. Возможно, что кто-то нам и не поверил, в смысле случайности возгорания, но никаких возражений не было высказано. Всех видимо, и эта версия вполне устраивала, доказательств обратного найдено не было.

Мой рассказ о «белой комнате» на многих произвел неизгладимое впечатление. Интересно, что с ними со всеми было, если бы узнали о настоящем убийце, гуляющем на свободе? Вот его речи, записанные на пленку, могли войти в достояние республики и хорошим материалом для психиатров.

Никто не поверит. Нет, никто.

Он был очень осторожен и скорее всего, подчистил все хвосты. А общение в интернете? Нет, ниточка так себе, в интернет-кафе след потеряется.

Ночами, не смыкая глаз, я сидела и перебирала эти ходы, ниточки и пыталась найти, как бы связать их с Димой и этими убийствами, на чем подловить. А потом вспоминала, что дело закрыто.

Комната потихоньку погружалась во тьму, вначале сумерки. Потом еще темнее. Потом оставался только слабый свет от фонаря. Я ни разу не раскладывала свою тахту. Не было смысла. Невозможно было заснуть от этого страха, что сжимал внутри, как тисками. И большую часть ночи моим пристанищем был правый угол комнаты, за этой самой тахтой. Навалив туда подушек и завернувшись в плед, я безумными глазами следила за этим умиранием дневного света, и каждый раз умирала сама вместе с ним. Пугалась каждого шороха. Глаза постепенно слипались и, когда я начинала