О женщинах и соли - Габриэла Гарсиа

машину. А потом ветер снова бьет мне в лицо, и весь остров кажется смутным пятном.

9. Такие люди

Джанетт

Камагуэй, 2015

Мы сидим в креслах-качалках у открытой входной двери, выходящей в поле кустов гуавы, когда в дом приходит мужчина. Бабушка представляет его нам как соседа; он говорит, что услышал, мол, к ней приехала гостья из Штатов. Он моего возраста, черный. Бабушка щурит глаза, когда он говорит, но я не могу прочитать ее ответ. Майделис не проявляет к гостю видимого интереса. Она гасит сигарету без фильтра, такие как раз выдают в бодеге, и уходит на кухню, не сказав ему ни слова. На мужчине красные узкие джинсы и красно-белая рубашка поло. На подстриженной под машинку голове выбрито что-то вроде ирокеза. Я следую за Майделис на кухню, чтобы принести гостю пиво, потому что так вроде бы принято.

— Репартеро, — говорит она. Майделис устраивается за маленьким столиком возле допотопной кухонной плиты и достает еще одну сигарету. Жадно присасывается к ней и выпускает думок тонкими струйками, и мне интересно, куда девается остальной дым, неужели просто остается у нее внутри?

— Ты разве не видишь, как он одет? А его сережка с фальшивым брюликом? — говорит она.

— Репартеро? — переспрашиваю я, и она вздыхает.

Я на Кубе всего неделю, но чувствую, что она уже от меня устала. Она целыми днями водила меня по Гаване, отвечала на мои вопросы, как мать, которая объясняет ребенку основные законы мироздания. Она привезла меня в этот крошечный поселок в Камагуэе, в campo[74], чтобы я могла встретиться со своей бабушкой, но у меня такое чувство, что она не очень хочет здесь находиться. Она не хочет говорить ни о чем, только о Штатах и о том, как там живется. Я не говорю ей, что приехала на Кубу потому, что там у меня ничего не осталось. Я худший амбассадор всего, что там.

— Репартеро — ну, это такой человек, — объясняет Майделис. — Они одеваются как звезды реггетона. Они просто позёры, если ты меня понимаешь. Говорят неграмотно.

Я не понимаю, но она перечисляет разны типы людей, которых можно встретить на Кубе: фрики, эмо, микки, репы. Она перечисляет, что они носят, какую музыку слушают и где тусуются, и я понимаю, что все страны разные, но все они похожи. И в каждой есть свои «столы в столовке». Я открываю огромный ледник, пробираются мимо кусков сапоты и папайи, сыра, завернутого в мокрую марлю, пока моя рука не натыкается на холодный «Кристаль». Я чувствую, что Майделис хочет сказать больше, но я оставляю ее на кухне, потому что гость вызывает у меня любопытство. Он вызывает у меня большее любопытство, чем «типы людей».

Когда я протягиваю ему пиво, бабушка ерзает в кресле и устраивается удобнее. Мужчина мне улыбается, а бабушка нет, хотя без неприязни.

— У меня есть лошади, — говорит мне мужчина. Он сказал, его зовут Йосмани. — Две.

Он произносит это с вопросительной интонацией, и оба, мужчина и бабушка, смотрят на меня, как будто ждут ответа.

— Лошади? — повторяю я. Солнце клонится к закату, и комары разошлись вовсю. Я прихлопываю одного у себя на бедре, и его крошечный трупик прилипает к моей коже.

— Хочешь покататься верхом? — спрашивает Йосмани. Что-то в его улыбке напоминает мне о Марио, и я чувствую знакомую боль в животе, знакомую тягу.

— Нет, — отвечает за меня бабушка. — Темно уже. Не хочет она кататься.

— Но я хочу, — говорю я. — Я хочу покататься верхом.

Йосмани улыбается, и мне хочется облизать его зубы.

Бабушка глубоко вздыхает и кладет руку на трость, прислоненную к креслу-качалке.

— Может быть, завтра. — Она поворачивается к Йосмани. — Нам с этой девочкой еще о многом нужно поговорить. Я не видела свою внучку за все ее двадцать восемь лет. К тому же мы рано ложимся спать.

— Cońo, abuela, — говорит Йосмани, и мне не нравится, что он называет ее бабушкой, потому что я только что впервые в жизни заимела ее. Я не готова делиться.

— Как там Юма? — спрашивает Йосмани, глядя на меня. — Соответствует ожиданиям?

Я начинаю отвечать, но бабушка снова обрывает меня. Бывают моменты, когда я хочу с ней сблизиться, а потом что-то внутри меня вспыхивает, переключается. Я начинаю раздражаться. Я вспоминаю слова матери Майделис, моей тети Елены, которая говорила, что всю жизнь моя мать вела себя так, будто не являлась частью этой семьи, будто эта семья была ниже ее достоинства. Что она постоянно торчала у себя комнате и часто выходила из себя и срывалась на бабушку, свою маму, по любому пустяку. И я тоже чувствую что-то подобное, и, возможно, я ошибалась, думая, что здесь я найду что-то свое, какую-то безошибочную частичку самой себя.

— Как бы я хотела, чтобы капитализм в нашей стране окончательно победил, — говорит бабушка, как будто выдыхая клуб дыма. — Я бы очень этого хотела. Тогда вы бы все увидели, что такое этот ваш капитализм на самом деле. Вы, молодежь, вы и понятия не имеете, потому что ничего не застали. Вы еще все увидите, каков он на самом деле.

— Cońo, abuela, — снова говорит Йосмани.

— Я устала. Я бы хотела отправиться ко сну. — Бабушка складывает веер на коленях. На нем изображены сцены из колониальной истории: женщины в пышных юбках и галантные кавалеры.

— Ну, не злись, abuela, — говорит Йосмани.

…Когда он уходит, мне на колени прыгает Тео, бабушкин кот. У него во рту лоскут кружева, и бабушка понятия не имеет, где он его раздобыл.

Однажды я украла кружевные стринги. В старших классах я зашла в магазин «Victoria’s Secret» и сунула их в карман. Продавщицу, которая меня поймала, звали Виктория, и это очень меня рассмешило. Мама забрала меня из служебного помещения на задворках магазина, где за мной наблюдал охранник, не сводивший глаз с моего декольте. Он сказал, что я «легко отделалась».

Моя мать отругала меня, толкнув целую речь о Кубе.

— Тебе известно, — сказала она, — что на Кубе люди покупают мясо у продавцов на обочине дороги? Они думают, что это мясо, потому что оно лоснится. Оно сочно выглядит.

— Тебе известно, — сказала она, — что люди кусают это мясо и думают: какое жесткое мясо. Они не думают, что это кожура манго, они не думают, что это половая тряпка, обугленная, замаринованная, пропитанная соком красного апельсина, половая тряпка, похожая на мясо. Нет, конечно, никто не думает, что это половая тряпка, выдающая себя за мясо.

— Тебе известно, —