Младший брат - Салтанат Бодыкова

нет, не низкой оценкой его как художника, а попранием его чувства к женщине, обнажить которое, еще со времен существования первых, сакских племен, решается не каждый.

Говорить о любви казаху, в недавнем прошлом, кочевнику степей, означало проявить слабость, недостойную мужчины. И уж тем более, никто не стал бы считать такое проявление чувств, подвигом. И Канабек, также не считал свой поступок геройским, он даже стыдился этого, презирал себя.

Бикеш, любимая… хоть бы сделала вид, что рада. Да, никто из его окружения, и в мыслях не держит, подарить что-либо своей жене. Почему же Бикеш, не оценила ни портрет, ни его любовь? Ведь, любит же его, должна радоваться взаимности. Или не любит?

За всю совместную жизнь, Канабек так и не получил ответа на мучивший его вопрос. Поэтому, когда Смерть пришла за ним, Канабек простыми словами озвучил свою любовь, в надежде услышать от жены ответное признание. Жумабике так долго думала и равнодушие плескалось в ее глазах, что Канабека посетила горькая мысль: настигло-таки его наказание за нелюбовь… к родным. И все же, в свои последним минуты, услышал он заветные слова. Любимая наклонилась к его изголовью и с нежностью глядя в глаза, прошептала:

— Люблю вас, душа моя, всегда любила, с первого дня, как увидела, и никто никогда не займет ваше место в моем сердце.

В один из дней внутреннего самоистязания Канабек вспомнил о своем брате по имени Раимбек. Отец, ведь, просил не забывать его, помогать.

Разыскал его дом на окраине Караганды и от разочарования, едва не заплакал. Буквально на прошлой неделе Раимбек с семьей переехал куда-то. Куда, никто из соседей, не знал.

И снова раскаяние, теперь уже перед этим братом, тугой веревкой стянуло горло. Не успел… Может, ему помощь нужна была.

Уже второй год как, он покинул шахтёрскую стезю, перевёз семью в город, старшие дети — по училищам, младшие в школе. Его любимая Бикеш работает поваром в заводской столовой, а сам он водитель «выездного кинотеатра».

В одно прекрасное, летнее утро выехал он из города в местечко с поэтическим названием «Красная Поляна», дабы порадовать местный народ произведениями советского кинематографа.

Он уже бывал там, Красная Поляна, спец. поселок номер двадцать два, находился по соседству с землей его предков, чуть позади Айыртау. Населяли его, в основном, бывшие заключенные. Собственно, поселок и был местом их заключения. По окончании срока покидать пределы поселка было нельзя.

Смерть Сталина принесла некоторые послабления вечным арестантам, но многим, просто, некуда было ехать. Со временем большая часть разъехалась по стране, и именно они, бывшие заключенные, стали невольными авторами знаменитой присказки: отмечаясь по месту новой прописки, на вопрос сотрудника органа внутренних дел — где сидел — отвечали так, ну, где-где, в Караганде. Позже в поселок въехали новые люди, а пока…

Местные жители условно разделились на три сословия: политические заключенные, уголовники и блатные. Канабек обеспечивал кинодосугом только две первые категории, блатных он — бывший фронтовик — почему-то побаивался.

И в тот день, укладывая оборудование в кинобудку и радуясь, что так быстро управился, и можно, с чистой совестью, отправляться в обратный путь, вдруг почувствовал рядом застарелый перегар крепкого табака и услышал хрипловатый, будто застуженный голос.

— Здорово, браток. Это ты, штоль, киношку крутишь?

Айнабек повернулся. В том, что перед ним стоял главарь блатных, он даже не сомневался. Дело было не в звериных повадках, не в задубелой серой коже, набрякших веках и прочих атрибутах, битого жизнью человека. Взгляд… Тяжелый взгляд человека, которому сам черт не брат, без веры, без надежды, без страха, без света.

Канабек, сам стрелявший в родного брата, считал себя перешагнувшим нравственную грань, но глубокий омут непрозрачных глаз незнакомца, уверенно заявлял, что его владелец шагнул намного дальше. Канабек, собравшись с духом, чуть растягивая слова, ответил.

— Здравствуйте. Да, я.

— А к нам не заглядываешь, — горестно покачал он седой бритой головой, — мне тут сказали, боишься ты нас, вроде. Понимаю. Вот что, ты давай и нам фильмец, какой покажи. Уважь народ, что же мы, хуже других? Никто тебя не тронет, зуб даю!

Канабек вздохнул, понимая, что это вряд ли просьба.

— Мое слово крепкое. Сказал не тронут, значит, не тронут. Пойдём, сынок, крути шарманку.

Канабек улыбнулся, чувствуя, как мягчеют напряженные мышцы. Сынок… Блатной был старше его лет на десять, не больше.

В результате такой неожиданной коллизии возвращаться пришлось на два часа позже, и проезжая мимо родного сердцу Айыртау вспомнил одну, почти сказочную историю из детства.

Толеутай Смагулов, его отец, возвращаясь с летнего пастбища, встретил в степи блуждающую лошадь. Упитанная, справная, явно принадлежащая какому-либо баю, животина была одета в сбрую из чистого серебра.

Седло, уздечка, стремена, все отливало лунным блеском и завораживало глаз, притягивала взор и попона, пошитая из необычной ткани, с богатой вышивкой. Как тут было удержаться от искушения и руки молодого охотника сами потянулись к дорогой и красивой вещи, он буквально за минуту освободил лошадь от серебряных украшений. Затем любовно гладил лошадку, смиренно позволившую ему снять сбрую, по ухоженной гриве, не скупясь на ласковые слова и напоследок хлопнул рукой по крупу, отпуская на волю. Попону, хотя она и красоты необыкновенной, брать не стал, оставил на лошади, не обирать же ее до последней нитки.

Появляться с дорогой сбруей в ауле было необдуманно — слишком заметная вещь — и Толеутай, недолго думая, прикопал неожиданное сокровище на одном из склонов Айыртау.

По пути в аул встретил хозяина лошади, той самой, в дорогой упряжи и похвалил себя за смекалку. По всему видно было, бай — человек крутого нрава — церемониться с вором бы не стал. Расспрашивая Толеутая о потерявшейся скотине, он с подозрением ощупал его взглядом и неопределенно пригрозил.

— Смотри мне, если что, узнаю…

Угроза подействовала, все лето Толеутай не вспоминал о припрятанном кладе. А осенью, сколько ни искал его, не смог, даже приблизительно обнаружить место, где закопал ворованную вещь. Позже, не раз приступал к поискам серебряной сбруи, да так ничего и не нашел.

Через несколько лет эта история стала почти семейной легендой. И однажды Канабек с братом предприняли вылазку по склонам Айыртау, в поисках клада. И это было единственным воспоминанием детства, где два брата, без обид и претензий, дружно, с горящими глазами обошли всю гору, вдоль и поперек, по приметам — три кустика тобылға — разыскивая серебряный клад отца.

Конечно же, братья ничего не нашли и вернулись домой уставшие, но довольные, еще долго вспоминая это