Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

слышала, как легонько посапывала Ляля, не чувствовала духоты низкой, не такой уж просторной комнаты, не ощущала даже прохладных порывов ветерка, начавших наплывать на нее под утро из окошка, широко открытого в сторону поймы Быка. Они встречались теперь каждый день, бродили по паркам и садам, прячась от людских глаз, поскольку все чаще стали испытывать желание остаться наедине, вдвоем.

И все же Мария бессознательно чувствовала, что зыбкое здание ее мечтаний со дня на день должно рухнуть. Мысли о сцене, о карьере певицы, все прочее было предано забвению. Существование на земле Коки и ожидание встречи с ним стали единственным смыслом ее жизни. Она думала о нем даже в труднейшие, решающие дни экзаменов. Думала во время службы в соборе, когда пела в хоре, и казалось, что эти церковные гимны она поет только ради него.

Расцвели липы, и весь город был окутан их сладким, опьяняющим ароматом. Золотистая пыльца расплывалась аллеями сада в конце улицы Инзова, расстилая под ногами желтые дорожки из горящих радостью, пушистых рожков соцветий. Мария приводила Коку к скамье в уголке, откуда открывался вид на виноградники и где они часто сидели с Тали.

— Не правда ли, изумительный вид? — спрашивала она, показывая на расстилающуюся у ног долину, словно демонстрируя свои собственные владения.

— О да! Знаешь, отец рассказывал мне, что царь, когда посетил наш город в тринадцатом году, побывал примерно на этом месте и, стоя здесь, воскликнул: «Вот она, моя Швейцария!»

В голосе Коки звучала гордость, причину которой она не могла понять. Гордится этими красивыми местами или же тем, что их видел и похвалил царь, причем в присутствии его отца?

— А что там может быть, как думаешь?

— Как? Неужели ни разу не была? Настоящий лес, с полянами, зарослями ореха и терновника. Представляешь себе? Всего в нескольких шагах от города! Хочешь посмотреть?

И не успела она ответить, как он потащил ее по тропинке, сбегавшей со склона холма. Вскоре они углубились в густой кустарник с истоптанными, еле видимыми стежками, затерявшимися в этих зарослях с их сумрачным светом и опьяняющими запахами согретых солнцем трав. В какой-то миг Мария заметила, что они давно уже не разговаривают, будто два вора, подбирающихся к заранее намеченному для кражи месту. Но вдруг Кока остановился, как-то странно посмотрел на нее, не то вопросительно, не то требовательно, и Мария почувствовала, что ее охватывает жгучее, никогда до этого не испытанное желание, ей очень хочется, чтобы между ними что-то произошло, что-то, чего она страстно желает и в то же время страшно боится. Вокруг царили тишина и покой, ничто не шевелилось, не дышало, не давало о себе знать, словно на свете не существовало никого, кроме них двоих. Кока взял ее руку в свои жарко пылающие ладони, потом решительно притянул к себе и стал торопливо целовать глаза, щеки, постепенно приближая свои губы к ее рту.

Ей стало до головокружения жарко, по всему телу пробежала доселе неизвестная сладкая дрожь, она ничего не видела и не слышала вокруг, и кто знает, сколько бы длилось это состояние, если бы где-то вблизи не треснула в кустах ветка — может, от порыва ветра, может, сбитая птицей или каким-то зверьком. И тут ее сковало чувство вины и стыда. Она не осмелилась бы сейчас посмотреть в глаза ни одному человеку на свете. И тем более в глаза Коке… Она подхватилась и побежала, он бросился вдогонку и уже потом, когда они оказались наверху, у своей скамьи, обхватил ее и вновь попытался поцеловать.

Она сердито, даже раздраженно вырвалась.

— Не трогай меня!

— Почему?

Но что ответить, она не знала.

С того дня Кока не раз пытался повторить такую же сцену. Она упорно сопротивлялась, а он даже начинал учащенно дышать, его ладони становились потными, и их прикосновение вызывало у нее отвращение.

— Что с тобой? — сердился он. — К чертям, даже представить не мог, что все вы из этой консерватории такие ломаки и недотроги. Даже девушки из епархиального училища и те свободнее держатся.

Она не знала, как отвечать, чтоб не рассердить его, поскольку не хотела ссориться, все же дорожила этими встречами. Только хотелось бы, чтоб проходили они совсем иначе. Чтоб он, тихий и мечтательный, сидел рядом с ней, а она чтоб читала стихи, которые он слушал бы с закрытыми глазами и склоненной на ее плечо головой. Может, когда-нибудь, потом, совсем-совсем потом они опять бы поцеловались… Но только не сейчас. Нет, не сейчас. Как-то она спросила, какие стихи он любит.

— Стихи? — удивился он.

— Ну да, стихи. Чему тут удивляться? Мы с Тали часто читаем любимых поэтов. Как раз здесь, на этой скамейке.

— Каких поэтов? Вроде этого? — И стал декламировать:

По-над Струнгой, в темной чаще, Ждет народ, лихой, гулящий, Под открытым небом спящий. Люд бездомный, забубенный, Ночью дует в лист зеленый Да стреляет в месяц сонный.

Мария пожала плечами.

— Ну ладно. Это тоже поэзия. Только мы читаем совсем другие стихи.

— Понятно, понятно. Бодлер, Баковия, Минулеску. Чепуха!

Она удивленно, обиженно посмотрела на него.

— Зачем так говоришь, Кока? Разве не совершенны хоть такие слова:

В том зале, где высокий свод, Среди вечерней тиши Она Лучафера восход Ждала в оконной нише.

Ее глубокий голос звучал сейчас мягко и бархатисто.

— Неужели не пробегают по спине мурашки, когда слышишь такое?

— Конечно же нет. Только бешенство охватывает, что хоть убей не могу выучить наизусть,