Ветер плодородия. Владивосток - Николай Павлович Задорнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Не Пекин ли обчистить собираются иностранцы, по примеру кантонскому, а Путятин готовится уравновесить влияние? — подумалось Кафарову. — Чем? На какие средства? Брать все это с волжского мужика и оставлять его без школ и церквей».
Путятин стал развивать мысль о том, что при благожелательстве, которое он чувствует во всех без исключения китайцах, с кем приходится ему встречаться, он раньше англичан может заключить с ними договор. Не Петербургу рассуждать обо всем этом.
«Путятину здесь лучше видно, как поступить. И рапортуй посол нижайше своему молодому государю, что повеление его исполнил, что открыты виды на будущее, которого желает в мире для России его величество. А Горчакову сумеет все объяснить, у канцлера голова золотая на плечах, он будет судить по результатам, по смыслу совершенного дела. А если Муравьев подпишет… Ну что же, договор договору не повредит. В государственных мыслях мы едины».
Уходя в Китай, Евфимий Васильевич получил повеление государя заключить договор, и теперь, какими бы ни были перемены и новые инструкции, он будет исполнять, но не их. Да, действительно, нет иного выхода у Путятина. В новой инструкции есть ссылка на высочайшее одобрение. Но ведь государь и мое представление одобрил, сам мне повелел заключить договор. И для этого отправил меня с посольством. А перемена произошла из-за интриги. После этого может быть еще одна перемена в случае успеха Путятина, а он решился не на шутку, и если взялся за дело, то доведет его до конца.
— В то время, когда идет война, льется кровь китайского народа, рушатся города Китая, неуместно нам, ваше сиятельство, предъявлять требования о распространении христианства как начала высшей нравственности, которую тут же демонстрируют по-своему наши братья европейцы, которые кричат, что пекутся не только о торговле, но и об учении Христа. А у китайцев высока своя нравственность в народе, у них обширная религиозная и нравственная философия, которую пока нет смысла заменять ни им, ни нам. От такой замены выиграет только тот, кто усмотрит в ней свою корысть. Нам невозможно тут соперничать с католической церковью…
Кафаров мог бы привести еще более глубокие доводы, которые графу показались бы теоретическими. У китайцев есть учения, унаследованные от предков, к которым они привязаны, и можно ли все это ломать договорами политиков между государствами? Ради чего? Как это объяснить? Интересами торговли? У Кафарова были друзья-китайцы академики и философы, монахи, вероучители, ему дозволялось читать древние китайские рукописи. Он изучал историю страны и ее умственную жизнь, читая древние тысячетонные издания Большой Китайской Энциклопедии времен династий Хань и Мин.
Сухое лицо Путятина молодо зарделось, выражая вдохновение.
— Сам Христос повелел проповедовать веру его! Сказано ибо: «Пусть ради святых истин сын восстанет на отца, брат на брата, а подданный на правительство»!
«Смотрю на тебя, как на Торквемаду», — подумал Кафаров.
Утром Бянь прибыл на джонке за Кафаровым. Погода была хороша, и море спокойно. Мешки с серебром перегрузили на китайское судно. Храповицкий, по желанию посла, оставался на «Америке».
— Мне надо поговорить с вами наедине, — сказал Путятин отцу Палладию.
«Боже ты мой, неужели опять на люльку?» — подумал Кафаров.
Адмирал провел его в свою каюту, состоявшую из трех комнат. Здесь борта и корма образуют стены. «Зачем же нам для уединения понадобилось вчера уехать на джонку, когда здесь мы в полной изоляции, кругом лишь море? Куда же больше, и так наедине», — подумал Кафаров, осматривая помещение.
Путятин понял взгляды Палладия, обегавшие стены адмиральской каюты. Да, она находилась между бортов, а не между переборок. Как говорят, «и стены имеют уши». Но дело-то было не в переборках, через которые моряки никогда не подслушивают друг друга. На флоте этого не заведено. Рыцарский дух царит среди офицеров издревле и передается матросам.
Евфимий Васильевич сказал:
— Нам надо погрузиться в беседу и снова обсудить дела со всех сторон.
— А пройдет ли джонка? Как сказал Бянь, скоро начнется отлив.
Евфимий Васильевич смягчился, он переменил тон, стал спокойнее, дух его смирился, он сказал, что благодарит Кафарова за его приезд, согласен со многими его доводами. Дух посла укротился перед прощанием с отцом Палладием. Совесть русского дала себя знать.
Путятин сказал, что постарается сделать все, о чем просит пекинское правительство, но пусть и они в свою очередь поймут его.
Кафаров сказал, что и он в свою очередь вник в доводы графа, понимает, что иначе ему действовать нельзя, может быть, постарается помочь ему по силам. Передаст в Пекине все так, как хотел бы Путятин. Он готов признать, что в речах Евфимия Васильевича есть свой резон, смысл, обязательный дипломатический такт. Путятин явно умеет диктовать, умеет и выслушать. Он многоглаголивый, но искусный дипломат, хотя душа Кафарова не ко всему лежала из его рассуждений. Обсудили все кратко и серьезно. Толковать тут много не о чем. Получалось, что вчерашний день не прошел впустую, как казалось поначалу.
В обратном плавании Бянь опять залез в свой колодец. На реке выше бара теперь стояло уже восемь английских и французских канонерок.
Начинался отлив. Из моря выступали целые равнины, которые, по словам рулевого, простираются
