Ветер плодородия. Владивосток - Николай Павлович Задорнов

и сказал, что Юй Чен сообщил ему о намерении Пекина решить дело о границе на Амуре и просит Путятина не касаться этого там, где находятся англичане и французы. За уступки богдыхан желал бы двух услуг, которые исполнимы здесь, без приезда Путятина в Пекин, что было бы неудобно, принимая во внимание отказы посольствам других западных держав в таких же просьбах и настояниях. Это лишь раздражит их еще более против Китая.

Путятин перебил, сказал, что об этом будет разговор отдельный.

— Если посол России откажется трактовать о границах, находясь рядом с англичанами и французами, тогда руки наши, по понятиям китайцев, будут чисты, — продолжал Кафаров. — Как писано мне из Иркутска, это согласно новым инструкциям из Петербурга, по которым все переговоры по сему предмету возложены нашим правительством целиком…

Отец Аввакум, сидевший рядом с Кафаровым, уже давно дергал его за рукав.

— Молчите об этом! — с досадой шепнул он. — Я потом вам все расскажу.

Путятин терпел, лицо и взгляд его оставались бесстрастными.

— На вас, ваше сиятельство, смотрят в Пекине как на доверенного английского и французского послов. Они просят, пользуясь дружбой вашей, убедить англичан отказаться от непомерных требований, а вас не обижаться на отказы пропустить в Пекин, а действовать здесь на пользу Китая, чтобы дать возможность Поднебесной империи, не позоря себя и не сразу ломая устаревшие обычаи, вступить впоследствии в достойные переговоры. Так, по их мнению, все дела придут к согласию. Они понимают…

Кафаров почувствовал, с каким интересом и как бы с сочувствием слушают его все сидящие за столом. Первый случай, когда в полной мере все полномочия Сына Неба даны русскому. У всех сейчас отзывалось сердце на доброе и разумное предложение.

Только сам граф оставался холоден, и лицо его казалось еще суше.

Выслушав Кафарова до конца, он назидательно заявил, что вопрос о границах по-прежнему непременно остается у него на руках и что он полон решимости вести дело до конца.

По окончании обеда граф сказал, что обо всем более подробно будет отдельная беседа с Кафаровым один на один и все неопровержимые доказательства будут представлены, убедят его и отвратят от неверных представлений. А пока предложено было приехавшим отдохнуть.

Опочивальня отца Аввакума оказалась рядом с кожухом пароходного колеса по правому борту. Путятин предоставил эту каюту для архимандрита, чтобы качка была ему менее чувствительна.

Аввакум, сидя голова к голове рядом со своим приятелем, поведал ему на древнегреческом, что внимательно выслушал за обедом доставленные новости и должен открыть секрет. Обо всем, что излагал отец Палладий, Путятин знает сам. Он получил инструкцию из Петербурга, из Министерства иностранных дел через Суэц с прибывшим полковником Мартыновым. По высочайшему повелению обязанность трактовать о границах от графа отстраняется, дело передается Муравьеву на Амур. А Евфимий Васильевич инструкцию скрыл, чтобы руки не были связаны.

— Я — секретарь посольства, предупрежден графом, что должен молчать об этом и ни в коем случае содержание бумаг, известных мне, не разглашать.

Поговорили о делах, обменялись новостями. Аввакум порасспрашивал про своих приятелей в Пекине и порассказывал, что происходит на своем корабле, про дружбу графа с послами.

— С бароном Гро у него личное близкое знакомство. Из его рук получает граф письма от жены из Парижа, доставляемые французскими пакетботами. Они часто и по-приятельски встречаются, избегая при этом бесед о политике и дипломатии. Это просто светские встречи. Доказательства полной независимости барона Гро от английского посла.

После отдыха Путятин пригласил Кафарова на джонку. С адмиралом и с Палладием отправлялся Остен-Сакен. Держа под мышкой толстую черную книгу, он как ни в чем не бывало перешагнул с трапа, не держась ни за что, в пляшущую на волнах шлюпку.

Для Кафарова все это было не так-то просто, но и он перешел.

На гребнях волн закипела пена. На джонке таких удобств, как бронзовый трап, не водится, шлюпка пляшет, и джонка тоже, хвататься надо, когда волна в подъеме, и шагнуть на веревочную лестницу с деревянными перекладинами, как их там по-морскому называют — не знает Палладий. И тут обошлось. Поднялись и среди начавшего бурлить моря уселись за тайное дипломатическое совещание, в самом неудобном для этого месте, какое только можно вообразить.

От кого тайны? Путятин теперь уже сам дал намек, что есть инструкция из Петербурга, все ему известно…

Не давая посланцу из Пекина раскрыть рта и не расспрашивая, что же происходит в Китае, Путятин вынул из портфеля кипу бумаг, надел очки и начал читать первый лист и дальше продолжал копию за копией своей переписки с Петербургом. Потом пошли лист за листом в Пекин и оттуда.

Кафаров терпеливо ждал. А джонку начинало бросать, качка и скука, бюрократические сведения, к сути дела не идущие.

На нос и палубу джонки стали накатывать волны, и архимандриту не приходит на ум иного сравнения, как с бревнами, которые рушатся на половицы, выбрасываемые гневным морем.

— Я вызвал вас из Пекина для того, чтобы вы ясно представляли себе, как должны там вести себя…

Путятин дал понять, что не позволит учить себя, что дело пастыря толковать о нравственности, а не распоряжаться дипломатами…

Кафарова начинало мутить и от качки, и от голоса посла, желавшего сообщить как можно больше сведений из своих бумаг.

Миссионер должен все стерпеть. Палладий дождался, пока адмирал отложил бумаги и снял очки. Сказал, что просит прервать заседание, что чувствует угар и хочет выйти на палубу освежиться.

Ветер был холодный. Сегодня за столом офицеры уверяли его, что морской ветер не делает простуды. Палладий вышел без теплой куртки, подставил ветру лицо и грудь. Действительно, голова стала освежаться.

Когда заседание возобновилось. Кафаров все более убеждался, что хотя поручения его останутся невыполненными, но приезд не пройдет впустую.

Путятин продолжал свое, он полагал, что обо всем надо толковать только в Пекине.

— Если же китайское правительство не послушает меня, то пусть еще раз англичане обрушатся на них. Тогда уж им несдобровать. Сколько еще ждать? Сколько я буду уговаривать и тех и других? Я ли уже теперь не посредничаю? Да я всюду, где только возможно, пытаюсь исполнить все то, чего хотел бы и богдыхан, да что толку.

Остен-Сакен все это записывал в большую черную книгу протоколов. Вроде тех долговых, которые заводят в лавках китайские купцы на своих должников.

Путятин предложил Кафарову остаться ночевать с ним на джонке, чтобы поговорить с ним еще более откровенно и подробно и без помех. Нетрудно разгадать его хитрость, не хочется ему, чтобы Кафаров, который знает