Синеволосая ондео (СИ) - Иолич Ася

Он подошёл к ней, и Аяна взяла его на руки.

– Почему они живут здесь, Анкэ? – спросила она, показывая пальцем на селезня и утку с красивыми рыжими перьями, такими яркими, будто их подсветил закат. – Тут же тесно. Пруд такой маленький!

Анкэ подошла, растирая затёкшую в поездке спину.

– Ну, тут их кормят. А ещё крылья подрезаны. Они не могут улететь.

– Но это же дикие утки. Перья подрезают домашним.

– Перья подрезают всем птицам, которых хотят удержать на одном месте, Аяна, – хмыкнула Анкэ. – Они живут тут в отдельной сараюшке и даже приносят потомство. Этим уткам большой водоём не нужен. Они выбирают пару на всю жизнь, поэтому его утку не трогают. Достаточно подрезать крылья селезню, и она тоже остаётся здесь.

Аяна смотрела, как утка вытягивает шею, хлопая чёрно-белыми крыльями, и снова прячет их в рыжем оперении крупного тела.

– Ты волнуешься насчёт сегодняшнего выступления? – спросила Анкэ, не спуская глаз с двух рыжих птиц на серой воде между серых дорожек в окружении серо-коричневых стволов. – Мы столько раз повторяли, что ты вряд ли собьёшься.

– Я знаю, – рассмеялась Аяна, поворачиваясь к ней. – Мне уже даже начали сниться сны, где все говорят этим слогом, который Харвилл так искусно подгоняет под слог старых арнайских пьес. Мне снится этот Леарт, похожий на дерево, с растопыренными крючковатыми руками и лицом Чамэ, который говорит мне: «Белисса, без тебя я так страдаю, что небо, кажется, на землю упадёт, коль я лишусь возможности увидеть тебя снова». И Каладоне с этой его страшной клокастой бородой, бровями и омерзительными губами, который приходит и сверлит меня мрачным, страшным, холодным взглядом. Ригрета сказала, что, как только мы выступим первый раз, мне станет гораздо проще, и обычные сны вернутся, и что всё это из-за волнения.

– Так и есть. Пойдём внутрь? Там катьонте нас дожидается, погляди.

Их провели через заднюю дверь в комнаты для прислуги. Аяна сперва расстроилась, потому что загадывала, что им дадут комнату наверху, но потом почуяла дивные запахи с кухни, и лёгкая обида рассеялась.

– Хотите ачте? – заглянула к ним катьонте в сером фартуке. – У нас есть печенье, можете немного подкрепиться, пока ваши там устанавливают декорации. Какой красавчик! – восхитилась она, увидев Кимата. – Можно потискать?

Кимат улыбнулся ей, и Аяна кивнула. Она иногда вспоминала малышек Тати и Тилеми, и не могла понять, почему Кимат не стеснялся посторонних, незнакомых ему людей, как её младшие сестрёнки. Может, оттого, что он с рождения находился в потоке всё время сменяющих друг друга лиц? Она иногда ревновала к тому, как он смеялся, когда другие женщины умилялись, глядя на его щёки, или щекотали его бока.

Это была глупая ревность. Она понимала это, когда глаза женщин вдруг становились грустными от воспоминаний о собственных детях, с которыми они не могли видеться, когда захотят. Та пара дней, которые она провела под замком у Тави без Кимата, оставила неизгладимый шрам на её душе. Она могла оставить сына Чамэ или Анкэ, пока скакала на Таште по холмам или лугам, или пока выступала, но она могла вернуться и увидеть его в любой момент.

27. Опасные места

Катьонте вытерла о передник покрасневшие от стирки руки и протянула их к Кимату. Он сидел у неё на руках, разглядывая и трогая её кудрявые тёмные волосы, а она смеялась.

– Отец не хочет признавать? – спросила она сочувственно у Аяны. – Глупые мужчины. Можно, я дам ему печенье?

Аяна кивнула и пошла за ними на кухню. Катьонте были заняты приготовлением обеда, и всё помещение хлопотало, шумело, бурлило, брякало посудой, стукало ножами о деревянные доски, шипело паром, вырывавшимся из-под крышки заварника на большом закрытом очаге и шлёпало тестом о стол, посыпанный мукой.

– У вас тут просторно, – сказала Аяна. – только душно. Я не помешаю?

– Что ты! Ничего, проветрим. Держи, мой хороший. Какая у тебя красивая игрушка!

Кимат грыз печенье и строил глазки катьонте, которые хлопотали по кухне, улыбаясь ему.

– Иди лучше к своим, – сказала одна из служанок Аяне. – А то Зартелл сейчас придёт и начнёт вопить.

– Он там наверху проверяет, – сморщилась другая. – Там стулья неровно стоят.

Все расхохотались, и Аяна вспомнила тётушку Эо, у которой начинал дёргаться глаз от вида складки на подушке.

– Я действительно лучше пойду, – сказала она, прислоняя к груди руку с пригоршней печенья, которое ей сунула одна из девушек. – Вам разрешают смотреть выступления?

– Нет. Мы ходим на площадь, если позволяет кир Усто. Вы будете выступать на площади?

– Вряд ли. Кадиар спешит. Мы пропускаем некоторые деревни, выступаем только в больших домах.

– Жаль. Тогда мы не услышим.

– А как Зартелл отнесётся к тому, что кто-то вдруг начнёт петь в помещениях для слуг? – спросила Аяна, подмигнув.

– Ой, нет, – сказала девушка, помрачнев. – Нет. А вот сарай для упряжи...

– Аяна, – сказала Чамэ, заглядывая к ним. – пойдём переодеваться. Здравствуйте, девушки!

– Здравствуй, здравствуй, Чамэ, – кивнула ей кухарка. – Как насчёт собраться в сарайчике, когда кирио улягутся?

– А как же Зартелл?

– Если он сегодня примет успокаивающий настой из хозяйского погребка, то заснёт очень крепко, – подмигнула кухарка. – А он примет, если его кусок рулета случайно дважды пропитают румом.

– Тогда позаботься об этом, – сказала Чамэ с улыбкой. – И постучись к нам, когда успокоительное средство подействует.

Переодеваясь, Аяна пыталась унять волнение. Она знала слова, знала, куда сделать два шага, чтобы не мешать Кадиару менять стол с подсвечником, изображающий комнату Белиссы, на поддельный куст, который обозначал сад. Но она всё равно волновалась каждый раз, когда выходила и вставала перед нарисованными виноградниками или между намалёванных на холсте светлых каменных стен, даже играя те короткие роли, которые уже хорошо запомнила, хотя Ригрета говорила ей, что через несколько выступлений это беспокойство пройдёт. А сегодня она ещё и впервые играла ту роль, которую ей придётся играть в Ордалле, когда она переступит порог дома Конды. Роль приличной девушки... из приличной семьи.

– Это поддельный жемчуг, – сказала Чамэ, надевая ей на шею нить с нанизанными перламутровыми крупными зёрнами. – Но он изящный. Кирья носит изящные вещи. Всё, что не соответствует, может выбить тебя из роли. Сейчас оденем тебя и сходим в фургон за браслетом.

Она отступила на шаг и оглядела Аяну. Та стояла в серо-зелёном платье, с волосами, частично убранными под сетку с бусинами, смиренно сложив руки, как её научил Харвилл.

– Это чудесно. Когда стоишь, опустив руки, сверху клади ту, на которой дорогие кольца. Или браслет. И больше покорности во взгляде. Прекрасно. Пойдём, возьмём тебе браслет, а потом поможешь мне наклеить усы. О, Анкэ! Ты пришла! Посмотришь за Киматом?

Анкэ кивнула, сурово сжав губы. Она застегнула верхнюю пуговицу своего тёмно-серого платья и превратилась в мрачную Алгис. Кимат заинтересованно смотрел на неё, и она не выдержала. Морщинки побежали к её вискам, она нагнулась к Кимату и с улыбкой пощекотала его.

Аяна шла за Чамэ. Она была кирьей из хорошей семьи, и шла со своей капойо... куда она могла идти? На прогулку в парк возле дома. Да. Интересно, а где Ригрета? Давно её не видно.

Она смотрела на носки своих туфель, которые нашла в лавке старьёвщика и обшила кусочками ткани, так что они стали похожи на те туфельки, которые ей описывала Ригрета. Конда говорил, что на их праздниках одеваются нарядно, и обувь тоже выбирают исходя из того, насколько она красива.

– А ещё у нас на торжествах принято носить очень неудобную, но красивую обувь, – сказал Конда. – Когда я заказывал этот камзол, то портной бился в ярости, потому что он, видите ли, должен сидеть, как вторая кожа, а я просил его то чуть расставить здесь, то слегка увеличить там. Чтобы иметь возможность двигаться, а не только производить впечатление. Я очень много времени провожу в море или в портах, где всем, в общем-то, всё равно, во что ты одет. Не говоря уж об островах Ласо... И, сходя на берег, я с большим трудом заставляю себя вновь надевать тесные, душные костюмы. Они очень красивы, но мучительно неудобны. Вообще, на праздник к этому костюму у нас полагалось бы надеть твёрдые и жёсткие туфли с пряжками. Но у меня тут их нет, поэтому я хожу в этих мягких сапогах и радуюсь.