Синеволосая ондео (СИ) - Иолич Ася

– Кто сказал, что не думаю? Я против, чтобы Аяна это пела. Я так и сказала, не знает, и не надо.

– Но мне любопытно, – сказала Аяна. – Хотя бы слова. Ну или мелодию.

– Поётся она так, – сказала Иреса и напела незатейливую, подпрыгивающую весёлую мелодию. – А слова я тебе не скажу, потому что Чамэ разозлится.

Аяна подняла смычок и сыграла.

– Нет, немного не так, – Иреса спела еще раз, и Аяна повторила. – Да. Теперь так.

– Вот бы ещё слова узнать, – протянула Аяна. – Чамэ, а ты знаешь слова?

– Не надейся.

– Ладно. Грустное хотите?

– Хотим! Арэни, есть ещё вино?

– Наливай!

– Как бы завтра голова не болела.

Аяна подняла смычок и сыграла мелодию без слов, похожую на песню Миира на его празднике с Нэни. Девушки сидели и грустили.

– Слушайте, – сказала Аяна, вдруг вспомнив кое-что. – А вы знаете песню о человеке, который тоскует по любимой?

Она очень приблизительно наиграла часть того, что Конда играл, когда пришёл к ней на праздник рождения.

– Я такого не слышала, – сказала Иреса, и все покачали головами.

– Это похоже на старинные мелодии таох, – сказала Чамэ. Вот эти «та-та-та» вокруг одного звука. Где ты это слышала?

– Один человек сыграл на кемандже.

– Кемандже, в общем-то, в Арнай пришла именно с юга. Очень давно. А с присоединением Ровалла... вошла в моду. Но таохейские мелодии редко кто играет. Я такое только в столице и слышала. Может, в Ровалле и в пустыне играют такое.

– Это песня.

– Печальная очень. А какие слова? Не представляю стихи на такую музыку. Она как будто рваная.

– Я не знаю слов. Я их и хотела узнать, – сказал Аяна. – Эта песня о разлуке.

30. Стамэ

– Сыграй нам что-нибудь ещё, и мы пойдём. А то очень поздно. Завтра с утра снова работа, – сказала Пирим. – Я так вам завидую! У вас такая, наверное, жизнь интересная. А мы всё время на одном месте. Работаем и ждём, что кто-нибудь посватается, чтобы потом сидеть на одном месте дома, с детьми.

– Не завидуй, Пирим, – устало сказала Аяна. – Всё не так, как может показаться со стороны. Ты видишь, как мы приезжаем, весь этот праздник, как кирио наряжаются, как нас кормят и укладывают спать на кроватях. Но между этими праздниками у нас бесконечные дни в пути, когда я беспокоюсь, свежая ли вода в бурдюке, потому что постоянно боюсь, что у сына заболит живот. Постоянно думаю, чем его развлечь, просто без конца, а он скучает и прилипает ко мне, требуя развлечений. Или я опять ищу, где бы постирать его штаны, потому что не успела вовремя вынести его из фургона, и из пяти запасных остались лишь одни чистые. Эта стирка бесконечна, она убивает мои руки и мою спину, потому что всё приходится стирать в холодной воде, а потом развешивать белыми флагами печали позади фургона, чтобы высохло, и следить, чтобы не намочило дождём. Часто я не знаю, где помыться и как подогреть еду ребёнку, потому что иначе придётся опять его кормить холодной рыбой, хлебом и печеной кестой, которую я раздавливаю пальцами, и он потом как пиявка присосётся ко мне, потому что голоден... Пытаюсь выучить текст, а Кимо опять требует внимания, или заснул слишком рано из-за того, что его укачало.  И по приезде в постоялый двор половину ночи я хожу с ним по коридору, чтобы не мешать остальным спать, и с завистью слушаю их сопение и храп. А потом едва разлепляю глаза, потому что надо выступать. Иногда ломается что-то в фургоне, или лошадь начинает подозрительно наступать на ногу после того, как её перековали, или нам продают несвежую еду, и мы теряем весь день на бесконечные остановки у дороги. А один раз нас искусали клопы, и я была в ужасе, потому что думала, что сын заболел, а у вас тут нет наших трав, к которым я привыкла. Это очень сложно. Мне ещё повезло, что ребёнок такой спокойный и не «вопит», как говорит наш Харвилл.

– Я не думала об этом с такой стороны. Ты права.

Аяна снова подняла смычок и сыграла весёлую песенку о лете и спеющих яблоках.

– Ну ладно. Мы пойдём, – сказала одна из девушек. – Ты идёшь? Оставить тебе свет?

– Я зайду к Таште, – сказала Аяна. – А потом уже – спать. Да. Оставь, пожалуйста, чтобы мне не идти на ощупь.

Чамэ пожала плечами и ушла со всеми. Аяна зевнула. Она подняла смычок и сыграла несколько упражнений, искренне надеясь, что тут нет такого эха, как на склонах гор в Орте.

Вверх – вниз. А теперь ещё раз. Ладно, хватит.

Она убрала кемандже и вышла из сарая, прикрывая за сбой хорошо смазанную створку двери, надела короб на плечо и заглянула к Таште.

– Ты ж мой золотой, – сказала она, почесывая его лоб. – Соскучился, да?

Он тянулся к её волосам губами, и Аяна улыбнулась.

– Всё, всё. Всё, Ташта. Я пойду.

В темноте что-то шевельнулось, и она вспомнила собаку, которую видела, когда они въезжали в ворота.

– Здравствуй, пёсик, – сказала Аяна, глядя, как большая волосатая морда выступает из темноты и приближается к ней. – Ух ты, какой ты большой и бородатый!

Она бесстрашно протянула к нему руку и потрепала по голове. Пёс спокойно обнюхал её и вернулся в угол, на солому, но Аяна успела заметить, какие у него длинные, мосластые лапы.

Интересно, почему он не вышел встретить их? Во всех домах, где они были, навстречу из двора выкатывались несколько собак. Некоторые облаивали их, некоторые молча изучали прибывших. Она впервые видела, что собака проходит мимо фургона, не заинтересовавшись им.

Дорожка мелко и приятно хрустела, пока она шла к дому, темневшему на фоне ночного неба. Интересно, а в доме Конды этот двор большой? Он так описывал, что было понятно – кур у них там точно нет. Откуда они берут продукты и зерно для лошадей? Харвилл говорил, у них есть какие-то поместья. Может, у Конды... у Пулата тоже есть такое?

– Аяна! В столь поздний час я не ожидал тебя тут увидеть.

Она вздрогнула, вырванная из своих мыслей голосом Дулара.

– Я открыл окно и услышал кемандже со стороны построек. Это ты играла?

Дулар шёл к ней со стороны дома, шурша камнями. Она бросила быстрый взгляд на дом. Нехорошо это. Нехорошо. Эта встреча в темноте неожиданно встревожила её. Как в той комнате а Фадо, когда она вошла и обнаружила там Тави.

– Да. Я возвращаюсь в дом. Проводишь меня? – изобразила она улыбку, изо всех сил надеясь, что слабый свет не позволит разглядеть, насколько эта улыбка поддельная.

– Ты неплохо играла. Ты подумала над моим предложением?

– Каким, кир Усто?

– Дулар. Зови меня Дулар. Я предложил тебе помощь в устройстве в театр.

– Спасибо. Не утруждай себя.

До неё доносились запахи дома, и почему-то казалось, что, стоит дойти до дверей и открыть их, она окажется в безопасности. Мысли заметались.

– Ты такая интересная. Я не могу понять, ты набиваешь себе цену напускной холодностью, или ты действительно не понимаешь, что именно я тебе предлагаю? Ты необычно себя ведёшь.

Аяна распахнула глаза. Этот разговор совершенно перестал ей нравиться, он явно завернул куда-то совсем не туда. Она непроизвольно сделала шаг, стремясь оказаться хотя бы чуть ближе к дому, но Дулар вдруг сделал еле заметное при неярком свете движение в сторону.

Аяну обдало сначала волной жара, и сразу же будто окатило ледяной водой. Это тоже чем-то напомнило ей Тави. Он стоял слишком близко. Кричать? Глупо. Он даже не трогает её. Пока не трогает. Думай, Аяна. Репутация! Что там Чамэ говорила?

– Кир Усто, я не нуждаюсь в твоей помощи. Мне дорога моя репутация, – наугад сказал она.

Его брови взмыли вверх, а лицо расплылось в улыбке. Сколько ему лет? Сорок? Сорок пять? Больше? Она смотрела на него в напряжённом ожидании его ответа, моргала и судорожно пыталась понять, что же делать дальше.

– Какая репутация? Репутация актрисы бродячего театра? Дорогая, это смешно.

Аяна отчаянно соображала. Она вспомнила одну пьесу, о которой рассказывала Ригрета. Надо рискнуть.

– Я не актриса. Мне пришлось ехать с ними, потому что я оказалась в беде. Я кира, которая скрывается.