Синеволосая ондео (СИ) - Иолич Ася

– Так вот почему твоего гнедого так зовут.

Кимат повернулся на бок и приоткрыл глаза.

– Ну, я пойду, не буду вам мешать, – сказала Ригрета, прикрывая за собой дверь. – Пойду прогуляюсь.

Аяна кивнула. Ей нужно было обдумать то, о чём они говорили с Ригретой. Южная кровь. Горячие люди. Вынужденное воздержание. Неутомимые... Ненасытные. Да, Конда действительно подходил под это описание. Что он делал все эти годы до встречи с ней? «Мне нужно было силой затащить тебя в бордель Нанкэ, и мы бы избежали этих проблем». Воло хотел затащить его... Это значит, что сам Конда не хотел? Он сказал тогда, что ходит на «Фидиндо» уже почти четырнадцать лет. В тринадцать лет он вряд ли думал о девушках... Или думал? В каждом порту есть бордель. А ещё он возвращался в Ордалл каждую зиму, и всю весну проводил на берегу... Кто знает...

Дикая, всепоглощающая ревность охватила её, такая яростная, что у неё потемнело перед глазами, и Аяна чуть не задохнулась. В Тэно и в Орте, в тамошних «домах радости», она ничего не спрашивала у девушек, но, как говорится, буква к букве – выйдет слово, слово к слову – выйдет песня. Он не был неопытным... Она идёт к нему два года. Люди с пылкими сердцами...

Она встала и завязала рубашку. Нет. Хватит. Надо остановиться. Олем Нети как-то сказала, что злость разрушает.

Аяна стиснула зубы. Ох, Конда. Столько вопросов к тебе накопилось.

Она схватила своё удобное красное платье и раздражённо натянула его, путаясь в рукавах и тесёмках корсажа.

– Ну что, Кимо, поехали?

32. Чирде

Аяна смотрела на бумажку. Понятно, почему Иреса так хихикала, когда тайком совала её в руку Аяне.

– Что у тебя там? – вытянул шею Харвилл.

– Образчик... эм-м... народного творчества, – сказала Аяна, вспомнив, как подобное назвал как-то раз Конда. – Просто песенка.

– Понятно. Будешь учить?

– Я уже выучила. - Аяна улыбнулась и быстро сунула бумажку в карман.

– Ну что, будем учить ещё одну пьесу? – спросил Айол. – У нас ещё почти три месяца пути до Ордалла.

– Меньше, – покачала головой Анкэ. – Кадиар спешит так, как будто за нами гонятся. Мы впервые проезжаем эти места так рано. Два с половиной, наверное.

Аяна слушала их, и в груди нарастали противоречивые чувства. Она как будто несла пряжу, чтоб заправить станок, и вдруг упала, и вся коса перепуталась.

– Как ты не устаёшь постоянно быть с ним? – спросила Ригрета, наблюдая, как она играет с Киматом в цветные бусины из большой металлической шкатулки. – Я бы уже, наверное, двинулась рассудком.

– Меня спасает то, что я катаюсь на Таште. И иногда оставляю его вам, когда мы выступаем. У нас дома мы постоянно менялись, когда сидели с детьми. Мама, Нэни, Сола, Мара, я и даже Лойка. Сейчас я понимаю, почему. От этого действительно можно сойти с ума. Я столько ношу его на спине, что иногда боюсь, что мы срастёмся.

– Он весит не меньше двух десятых тюка. Я вообще не понимаю, как ты носишь его... Как ты кормишь его? Он вообще очень крупный. Его отец большой?

– Ну, он выше меня на две ладони... даже больше.

– Высокий.

– Один мой друг действительно высокий, – рассмеялась Аяна. – Он вечно сшибает макушкой притолоки дверей.

– Настолько высокий?

– Да. А его жена на две ладони ниже меня.

– Ничего себе, – сказала Чамэ. – Интересно бы посмотреть на них рядом.

– Они забавная пара. Помню, как они старательно скрывали свою любовь ото всех... и от себя. Их ребёнок старше Кимата на пять месяцев или около того. Но я не видела его, когда я уехала, он ещё не родился.

– Ты хочешь вернуться и посмотреть?

– Я обязательно вернусь однажды. Мама не знает, что у неё родился ещё один внук. Ох, Кимат, ну зачем же всё рассыпать-то. Чамэ, как думаешь, может, купить ему какие-нибудь игрушки в деревне?

– Зачем в деревне? Мы скоро приедем в Чирде.

– Скоро?

– Ну, дней десять. Помнишь, я говорила про лавку аптекаря? Там можно найти краску для твоих волос, которая не пропитает их так сильно. Которая смоется от воды. Ну уж если там не найдём, то в Эдере точно будет.

– Хорошо. А то ондео без голубых волос уже не так впечатляет, правда?  

Чирде! Аяна так ждала, когда они доберутся до него. Один маленький городок, потом несколько деревень, в которых Ташта показывал фокусы, а Харвилл жонглировал, и Чамэ звенела плоскими металлическими кругляшками над голым животом, изгибаясь и покачивая бёдрами. Чирде Аяна наметила себе как середину пути, и вот она, середина, встречает их за небольшой горной грядой.

– Ты говорил, тут будет холодно, но тут тепло, – сказала Аяна. – Харвилл, ты солгал мне.

– Я не лгал, – улыбнулся Харвилл. – У нас это называется «холодно».

Аяна стояла на набережной и смотрела на залив. Они вышли из фургона на въезде в город и прошли пешком уже весьма приличное расстояние. Слева вдалеке был виден порт и дома, взбегавшие на склон горы. Справа, до другого склона, тоже расстилался город.

– Я думала, Чирде как бы убегает от берега, а он, получается, ещё вытянут вдоль него.

– Да. Нравится?

– Очень красивый город.

Чирде действительно был красив. На набережную выходили фасады домов, покрытые цветной штукатуркой. Дома перемежались на удивление зелёными деревьями, а вдалеке виднелась одна из лимонных рощ.

– Лимоны поспеют в марте, - вздохнул Харвилл. - Жаль, не увидим праздника. Тут всё в лимонах.

– Да. Жаль. Джем из них очень ароматный. Это всё один дом? – спросила Аяна, указывая на вереницу окон, в которых отражался закат.

– Нет. Много отдельных Тут дорогая земля, поэтому их строят многоэтажными и вот так близко. С той стороны у них крошечные дворики. Пойдём, посмотришь.

Аяна подтянула полотнища керио и пошла за ним по пологому склону улицы. За каменным заборчиком был обычный небольшой мощёный двор с лоханями, бельём на верёвке, лавкой и лестницей, ведущей сразу на второй этаж.

– Почему лестница снаружи?

– Там живёт другая семья. Или это вход в жилые комнаты, если внизу лавка.

– Понятно.

– В Ордалле тоже так. Но там немного другие дома. Ты увидишь. Здесь много дерева, – показал он на склоны. – И на север отсюда – леса, а в Ордалле больше каменных домов.

– Почему штукатурка такая облупленная?

– Влажность большая. Приливы уже ниже, чем зимой, но тут часто дожди.

– Харвилл, мне кажется, что пахнет весной.

– Я же говорил, что ты её почувствуешь.

– Сейчас даже не середина февраля, – удивилась Аяна.

– Всё начинает просыпаться раньше, чем мы можем заметить. Это как зарождающиеся чувства, – усмехнулся он. – Ты ещё не знаешь о них, но уже постепенно всё сильнее чувствуешь в груди нечто такое... Ну, ты знаешь.

– Не-а.

– А как было у тебя? – удивился он.

– Я вспыхнула.

– А я чувствую каждую весну. Как она подкрадывается, чтобы пленить моё сердце, а потом оставить меня, разбитого, опустошённого, под палящим летним солнцем, которое обожжёт плоть с моих истерзанных костей и оставит догнивать под осенними дождями. В прохладе зимы мои едва ли не смертельные раны чудом затягиваются, и опять весна поджидает меня, чтобы терзать снова.

– Харвилл, ты слишком много читал арнайских стихов.

– Ну, я же должен опираться на что-то, чтобы писать свои пьесы. Вдохновение – тонкая штука. Сегодня оно есть, завтра – фьюить! – и нет его. Вот уйдёшь ты от нас в Ордалле, и мне придётся писать что-то другое вместо «капойо Лаис». А ещё мы же не можем год за годом ездить с одним и тем же набором пьес, правда?

Они шли по мощёной улице мимо зажигавшихся окон. Остро пахло рисом с овощами, но не таким, как готовили в Фадо. Здесь в него добавляли какие-то другие травы, и Аяна повела носом.

– Ты хочешь есть? – спросил Харвилл, и Аяна кивнула.

– Очень аппетитно пахнет, – сказала она. – Я ещё и джем вспомнила. А ещё мороженое...

– Может, лучше поедим в постоялом дворе? На набережной дороговато. Хотя тут просто дивно готовят голубей.