Синеволосая ондео (СИ) - Иолич Ася

– Такое. У тебя иногда такое лицо, что тебя хочется развратить прямо не сходя с места, особенно когда ты не задираешь свои лютые брови.

– Ригрета, прекрати, – прошипела Чамэ. – Ты переходишь все границы!

– ...Сказала та, что вчера сама целовала эти сладкие маленькие губки, – парировала Ригрета. – Или ты не знаешь, почему эта пьеса имеет такой успех? Конечно же, знаешь, и всё равно играешь, потому что тебе нужны деньги для твоего сына, зачатого по такой же похоти, в которой ты упрекаешь меня и других. Или ты будешь отрицать это?

Чамэ зажмурилась и выдохнула.

– Ригрета, ты забываешься! Это тебя не касается!

– Что ты имеешь в виду? – поинтересовалась Аяна. – Ригрета, о чём ты? Почему пьеса имеет успех?

– Две девушки целуют друг друга, Аяна. Харвилл придумал изумительный ход. Чамэ изображает парня, который изображает девушку, и ваш поцелуй – на грани греха, но всё же не грех. Понимаешь? На тонкой, тонкой грани. Он настолько дерзкий, насколько это возможно, но при этом не нарушает морали.

– Морали? Поцелуй двух девушек нарушает мораль?

– А ты не знала?

Анкэ и Чамэ сидели, то ли удручённо, то ли осуждающе глядя на Ригрету. Аяна покачала головой.

– Нет.

– Я имею в виду не дружеские поцелуи, – сказала Ригрета, придвигаясь к краю кровати, ближе к Аяне. – Я имею в виду, что девушке вообще не нравятся мужчины. Ни один. Это нарушает все нормы морали, понимаешь? Хуже только, когда мужчине... нравятся только юноши. В общем, такое порицается обществом. Но некоторых это особенно будоражит.

– Ригрета. Остановись, – сказала Анкэ. – Прошу тебя.

– Анкэ, сама остановись. Единственный ребёнок тут он, – показала она на Кимата. – И он спит, а даже если бы не спал, ничего бы не понял в силу возраста. Вообще, людей будоражит всё, связанное с этими вопросами. Всё, что пытаются замолчать или скрыть, притягательнее того, что доступно. Никто не обсуждает эти темы открыто, даже после свадьбы, и в итоге из-за этого ореола таинственности они только больше занимают мысли людей. Особенно кирио, которые должны с самых юных лет выбирать – репутация или потакание низменным, неправильным позывам тела.

– Это неправильно? – изумилась Аяна. – Ты считаешь, что это неправильно?

– А по ней похоже, что она считает это неправильным? – подняла брови Анкэ.

– Ты, должно быть, шутишь. Более того, я не считаю, – сказала Ригрета, – что взаимная страсть двух людей любого пола может быть неправильной. Чамэ осуждает меня за это.

– Потому что это противоестественно, – сморщилась Чамэ. – у человека много разных порывов, и это не значит, что им всем нужно потакать. Человек растёт в борьбе со своими слабостями.

– Как может быть противоестественно то, с чем человек родился на свет? И разве можно выбрать, кого ты будешь любить? Аяна, ты тоже осуждаешь меня?

– Нет. Я понимаю, о чём ты говоришь, – пожала плечами Аяна, и Анкэ внимательно поглядела на неё. – Моя тётя, Сола... Ладно, неважно. Я не осуждаю никого. Это меня не касается.

Она помолчала, задумавшись.

– Получается, что бы я ни делала, это могут принять за поощрение.

– Нужно вести себя очень осторожно и скромно. Кирья и кира не должны задумываться о таких вещах. Чем они непорочнее, тем меньше вероятность, что на ветви твоего родового древа повиснут чужие плоды. Девушек запугивают, чтобы они не думали обо всём этом, стыдят их, порицают при них такое поведение. Они вступают в брак неподготовленными, не зная ничего. Они боятся мужей. Они боятся и стыдятся не только того, что нужно мужу, но даже того, чего желает их собственное тело. Поэтому они с удовольствием как можно скорее сбегают на женскую половину, и потом время от времени терпят то, за что муж заплатил их родителям. И если тебя угораздило родится кирьей, ты должна стоять, опустив глаза, и помалкивать. Этого ждут от кирьи и потом от киры. Этим девушки платят за сытую жизнь.

– Я не могу это слушать, – сказала Чамэ. – Ригрета, всё, что ты говоришь – очень дерзко. Я пойду умоюсь.

– Мне всё это только на руку, Чамэ. Мужчины загораются, как разлитое масло от поднесённой лучины, когда видят, что мне всё это интересно не меньше, чем им. А некоторые даже пугаются, представь!

Чамэ резко и раздразжённо махнула рукой, закрывая за собой дверь, и Ригрета повернулась к Анкэ.

– Тебе это тоже кажется дерзким?

Анкэ пожала плечами.

– Я считаю, что ты чересчур развращённая для своего возраста, – сказала она, застёгивая платье и направляясь за Чамэ.

– А что если я просто играю эту роль? – улыбнулась Ригрета, наклонив голову на бок. Дверь закрылась, и она повернулась к Аяне. – В общем, любое проявление интереса со стороны женщины может быть расценено неверно. Такое позволяется только мужчинам, и то, они должны сдерживаться изо всех сил, особенно кирио. Юным кирио особенно сложно, потому что иногда тело созревает раньше, чем из головы уходит детство. Для этого и нужны катисы, капойо и дэски. Приглядывать, чтобы дитя не натворило дел, следуя порывам... горячей души.

– Да-а. Как всё сложно.

– Да.

Аяна оглянулась на спящего Кимата.

– Как хорошо, что он родился мальчиком, – сказала она. – Ему не придётся краснеть, помалкивать и стоять, опустив глаза.

– Не сказала бы. Мне иногда кажется, что мужчинам не менее сложно. Ты не представляешь, насколько их сводит с ума вынужденное воздержание. – Ригрета закатила глаза, цокая язычком. – А он у тебя ещё и с южной кровью. Я была знакома с такими мужчинами. Они неутомимы, просто ненасытны... Иногда мне казалось, что я раньше сойду в лейпон, чем вымотаю того... Неважно. Представляю, каков был его отец.

– Вообще-то, он был довольно... сдержан первое время после нашего знакомства. Хотя я и дразнила его, как он это называл.

Ригрета пристально, с едким сомнением вгляделась в лицо Аяны.

– И он устоял?

– Сначала – да. Два с лишним месяца. Он даже спал со мной в одной кровати, но ничего... ничего не делал. Он сказал, что не может переходить черту.

– Аяна, чёрт возьми! И ты мучила его два с половиной месяца?

– Это он мучил меня, – сказала Аяна, мрачнея. – Я горела. Я думала, я сгорю.

– Ничего себе. Видимо, он крепко тебя уважал. Хотя это как посмотреть. Нельзя так мучить друг друга. Ну а потом-то?..

Аяна совсем незаметно покраснела и искоса глянула на Кимата.

– Ну вот видишь. Сколько он выдержал? Два месяца? И что было потом? И сколько ему было лет?

– Он взрослый.

– Взрослым чуть проще. Но юным кирио очень, очень тяжело.

– Девушкам всё же тяжелее. Анкэ сказала мне, что она переодевалась мужчиной. Я хочу попробовать. Во всяком случае, меня больше не будут хватать за зад, если я всё правильно поняла.

– Кто? – воскликнула Ригрета, вскакивая. – Вчера?

– Один кир из местных. Я не касалась его и не поощряла. Он первый меня облапал.

– Он решил, что ты строишь из себя недотрогу. Понятно. В любом случае, мы уезжаем. Надень как-нибудь костюм и посмотри, поможет ли. Если у тебя хватит смелости выйти в нём на улицу, конечно.

– Ригрета, – сказала вдруг Аяна, заметив кое-что. – Почему твоя кровать уже застелена?

– Потому что я не спала на ней, – расхохоталась Ригрета. – Ещё вопросы?

– Нет. Нет.

– Знаешь, что мне в тебе нравится? Ты не осуждаешь.

– Мне многие говорят это. А ещё одна девушка сказала мне, что я тупая и слепая, и что я как снулая рыба.

– Она, наверное, ревновала?

– О, да.

– Ты не снулая. И не тупая. Есть сладкие персики, которые свисают с веток, соблазняя бархатными ароматными боками. А есть орехи кеста, за которыми приходится карабкаться на дерево или рыться в густой траве, у которых толстая и жутко колючая зелёная шкура, а внутри ещё и коричневая скорлупа, и их ещё нужно запечь, прежде чем есть, но тогда уже просто невозможно остановиться. И они гораздо питательнее персика.

– Да. У нас есть похожие орехи. Но они несъедобные, и колючки у них редкие. Они такого же цвета. У нас они называются ташта.