Молчаливый полет - Марк Тарловский

27 февраля 1929

Каналы[213]

Змеится ключ навстречу зноюИз-под набухших корневищ,И в челюсти зубному гноюДорогу открывает свищ;

Прокапывая лисьи ходы,Бегут из тюрем бунтари,И вечно требует свободыДуша, стесненная внутри!

Меня весь день переполнялаМоя назревшая любовь,Но к милой не нашла каналаИ даром отравила кровь —

И вот (мы виноваты сами)Открылся ход в ее жильёИ щекотливыми слезамиСмущает нежное белье…

25 марта 1929

«Я был собой, мечтая быть иным…»[214]

Я был собой, мечтая быть иным;Я темной страсти опасался,Любил себя и к женщинам земнымНеосторожно прикасался…

Я молод был, и стала мне легкаПреграда кнопок и булавок,В их острых тайнах верная рукаПриобрела проклятый навык.

Не бойся! Для тебя я заглушилСлепую музыку пороков:И звон суставов, и чечетку жил,И скрип костей, и пенье соков.

От всех даров, рассеянных веснойИ распустившихся, как листья,Я отказался для тебя одной,Учительница бескорыстья!

Одной тебе я в жертву предаюГлухое сердце негодяя,И недоступность страшную твоюИ грусть мою благословляя.

6 мая 1929

Осторожность[215]

Я весь, от шеи до колен,Обтянут белой парусиной.Так облекают нежный членПредохранительной резиной.

Я лезу к солнцу напролом,Хоть лезть в рубашке — не геройство,И смело пользуюсь тепломПочти тропического свойства.

Я — обожженным не чета,Блудливым женам я — не пара,И вот вся юность прожитаБез триппера и без загара.

Но хоть известно, что любовьПрезервативная бесплодна,Что солнце не проникнет в кровь,Когда помехою — полотна,

Зато их ласки нам даныНе через язвы или раны,А через постные штаныИ богомольные сутаны!

3 июля 1929, Коктебель

Таиах[216]

В мудрых сумерках раздумийО губительности света,Вот он, в раковинном шуме,Дом отшельника-поэта!

Я о пристани взыскую— Лечь бы, говоря короче, —Мне отводят мастерскую,Говорят «спокойной ночи!..»

Я устал, но сон мой зябок.Сон прерывист. Месяц светел.Что-то повернуло набок,Луч упал — и я заметил! —

В дивной нежности свирепа,Знойным гипсом наизнанку,Жгла ты, мать Аменготепа,Дерзкую мою лежанку.

Слепок. Копия. Подобье.Лик без власти и охраны.Но откуда эти копья?Это пламя? Эти раны? —

Африканская богиня,Ты жива моим кошмаром! —Ты застынешь, лишь покинь яМой тюфяк, покорный чарам!

Рог и зуб священных тварей,Аписа и крокодила,Ты взыграла на фанфаре,Души стражей разбудила;

Ты зажгла огонь заклятийНа своем бесплотном войске,Чтоб со мной, в моей кровати,Он расправился по-свойски…

Рано утром, на пороге,— О чудовищное ложе! —Я считал свои ожоги,Закипевшие на коже.

«Тут клопы… Вы дурно спали?Говорите без утайки».— Не клопы меня кусали! —Так ответил я хозяйке.

14 июля 1929

«Под этим низким потолком…»[217]

Под этим низким потолкомС тюремным вырезом для света,Здесь жил поэт. И самый домУже тогда был Дом поэта.

Что было видно из окна,Высокого и чуть косого? —Безоблачная глубина,Да горы, да соседки — совы…

Он слушал моря мерный вал,А, может быть, не слушал даже,И Капитанов воспевал,Душой с отважными бродяжа.

Свой лучший отдых от стихов,От музы, иногда докучной,Он видел в битвах пауков,Плененных им собственноручно.

Он их, наверно, уважал,Сидельцев спичечных коробок, —Он сам от битвы не бежалИ в этой битве не был робок,

Когда безумные полкиГеоргиевских кавалеровЗапрыгали, как пауки,В тазу неслыханных размеров,

Когда нездешней розни власть,Дразня дерущихся тростинкой,В нем воскресали злую страстьТарантульского поединка. —

И свой его народ разъял,Свой Бог попрал, как тунеядца!Мы все расстреляны, друзья,Но в этом трудно нам сознаться…

22 июля 1929, Коктебель

«Здесь гроб… остановись, прохожий…»[218]

Здесь гроб… остановись, прохожий,Передохни в его тени,И если даже он отхожий,Его чистот не оскверни.

Гигиеничное жилищеПолезно для иных особ,Но много лучше, если гробУютного жилища чище.

8 августа 1929, Коктебель

Прощанием с Коктебелем[219]

В пересохшей молитвенной чашеСо следами священных даров —Золотое убежище нашеИ Волошина благостный кров.

И когда я увижу на склонеУходящей от моря грядыКоктебеля сухие ладони,Где заноз и причастий следы,

Я кричу, и смеюсь, и рыдаю —Потому что в заклятом кругуНебывалые сны покидаю,От нездешнего счастья бегу.

13 августа 1929

По дороге в Феодосию

Наша тряская машинаК Феодосии летит.Впереди меня мужчинаВозле тормоза сидит.

На боку его — игрушкаПредвоенной детворы,И ее стальная мушкаМне грозит из кобуры.

Отодвинуться — неловко,А терпеть — невмоготу…О, как подлая плутовкаВздрагивает на лету!

Не молить же о пощаде,Не идти на стыд и срам! —Только думать — «Бога ради…»Да глядеть по сторонам.

Так на призрачной дорогеСверх-Феодосийских горЖалит нам то лоб, то ногиГибели корректный взор.

Но сознаться мы не смеемВ страхе жалостном своем,По степям бензином веемИ над мятой и шалфеемМолча терпим и живем.

13 августа 1929, Феодосия

«Ты спала и не видала…»[220]

Ты спала и не видала,Как неистовствует буря,Как рыдает в одеялоДруг, у ног твоих дежуря.

Он был верен уговору —До утра тебя не тронув,Он пронес, подобно вору,Ношу ругани и стонов.

Он сидел, белее мела.В хилом теле крепла сила.Ты спокойно спать умелаИ спокойной страсть гасила.

Он любил — и на заре лишьВырвал сладостное жало…Он ушел, а ты не веришь.Ты спала и не видала.

23 августа 1929

«Спокойным расчетом сдавили бока…»[221]

Спокойным расчетом сдавили бокаИ выжгли на шкуре пометки,И вот он распластан, как туша быка,На красной земле пятилетки.

Он — дух революций, рогатый вожак,Гражданской войны воплощенье,Но цифры стеснили неистовый шагИ план обуздал нетерпенье.

Он ребра вздымает, и тяжко хрипит,И мордой мотет огромной,Пока от загривка до черных копытЕго измеряют нескромно.

Его невозможно пешком обойтиПо карте его круторогой,Вдоль мощного тела — недели пути,И то лишь железной дорогой.

Его измеряют всю ночь напролет,А с утром, пролившимся косо,Он с нефтью вскипает, гудками реветИ пламенем пышет из носа.

И это — Союз наш, и это — страна,Что в буднях напора крутогоДвенадцатой вспашки растит семенаИ к новому севу готова.

3 ноября 1929