Молчаливый полет - Марк Тарловский

12 июня 1927

Памяти Иннокентия Анненского[194]

Найдется ль рука, чтобы лируВ тебе так же тихо качнуть,И миру, желанному миру,Тебя, мое сердце, вернуть?

И. Анненский. Лира часов.

Написано незадолго до смерти,

происшедшей на подъезде Царскосельского вокзала

…И жалок голос одинокой музы,Последней — Царского Села.

Н. Гумилев. Памяти Анненского

Я Вас не знал и знать не мог,О рыцарь Пушкинских традиций,Носитель ордена в петлицеИ Царскосельский педагог!

Но разрешите Вам податьМою участливую рукуВ непоправимую разлуку,В безоблачную благодать…

Когда трагический вокзал— Дорога в русскую Пальмиру —Парализованную лируБессрочной ссылкой наказал,

Ваш непутевый ученик,С тревожным гимном музе Вашей,Как лист, безвременно упавший,На ржавом гравии поник.

В делах поэзии и дракОн был, как Лермонтов, неистовИ, как другой (из лицеистов),Самодержавию не враг.

Их всех томило на плечеЯрмо отличий в ссыльной дымке,И каждый пал на поединкеВ пороховом параличе.

Но неизменен царскосел,Одетый в статские мундиры,В набор армейского задирыИль в переделанный камзол!

И чем — скажите — фонариЕкатерининского паркаСветлее сального огаркаВ тоске Михайловской зари? —

Поныне ссыльная семьяПосильно борется со скукой,И слава круговой порукойПлывет над всеми четырьмя…

Ну что ж? — в мешке ли ямщикаИли в вагоне полосатом —Беги, мой стих, за адресатомНа Юг, на Север и в ЧеКа!

Мне остается робкий зов,Певучий адрес на конвертеИ верная мечта о смертиОстановившихся часов…

17 августа 1927

1914[195]

Справлять боевые походыНа рельсах, пешком и верхом,Видению мнимой свободыСлужить подневольным грехом,

А после — скрывать под тулупомПокрытые ржой обшлагаИ плакать над стынущим трупомУбитого мною врага…

21 августа 1927

Разговор[196]

— Лгать не надо, лгать нехорошо!Кто тебя учил, дружок?Папа купит мальчику ружьеИ охотничий рожок… —

Ах, как трудно вдовому в бедеИстину в груди сжимать,Если сын выпытывает, где,И когда вернется мать…

— Мать вернется: скрипнет колесо,Остановится возок… —«Лгать не надо, лгать нехолосо!Кто тебя уцил, длужок?»

22 августа 1927

Мираж[197]

В горизонт существованьяВросший пальмою мираж,Что он? — жажда караваньяИли страж надежный наш?

Только вымысел ли голый,Наши сказки и стихи,Или это протоколыЗаседающих стихий?

Протоколы. Аккуратно,Как писец, как секретарь,Я их вел неоднократно,Вел сегодня, вел и встарь. —

Под диктовку первых ливней,Первых рушащихся скалЯ на мамонтовом бивнеПервый лозунг высекал;

Я выдавливал на глинеВлажных вавилонских плитПовелительные клиньяСлавословий и молитв;

Я на нильском обелискеИ на пресс-папье гробницОставлял свои распискиВ виде змеевидных птиц;

Брызгами китайской тушиВ книгу рисовой мечтыЯ врисовывал петушьиИ драконовы хвосты…

На папирусы, на шкуры,На бумагу всех временОтлагаются фигурыПоэтических письмен.

Кто ж писец и кто писатель?Мир ли — прах иль греза — прах?Кто из двух законодатель,Кто за кем в секретарях? —

Наша жажда караваньяНаш благонадежный страж —В горизонт существованьяВросший пальмою мираж!

31 августа 1927

Контрреволюция[198]

Не как воры вора старшого,Не по приговору Чека,Обезглавили Пугачева,Расторопного мужика.

За мятежную Русь радея,Белым дымом яркой свечиПроводили душу злодеяСердобольные палачи —

И болтается по низовью,В Астраханские острова,Обливающаяся кровьюБольшевицкая голова.

7 сентября 1927

О лебеде (В порядке постановки вопроса)[199]

И зимою, и летомМы смотрим картиныС лебединым балетомВ болоте рутины.

Не на прочной земле ведь,Лишь в лепете бреда —Умирающий лебедьИ белая Леда!

До какого пределаВам гнуть, балерины,Распушенного телаЛебяжьи перины,

Лебеденышем нежнымРядиться в уборнойПод пером белоснежнымИ ряской озерной?

Ведь озерная ряскаБеспочвенно-зыбкаИ эстетная пляска —Сплошная ошибка.

Примадонны и ледиБонтонного танца,Ваша Леда — наследье,Пройдохи-гишпанца!

Посмотрите на птицу,За службу которойНе одну танцовщицуСочли Терпсихорой:

За гусыней, вразвалку,Как поп неуклюжий,Что, кадя катафалку,Бредет через лужи,

С грузом рыбных закусокИ с грязью на перьях,Лебединый огузокВыходит на берег…

Балетмейстер гусиныйУ птичницы-Марфы,Что ему клавесиныИ что ему арфы?

Не пора ли давно нам,Ценителям граций,С театральным канономПоспорить, хоть вкратце?

Не пора ли, красотки,Балетные феи,Поучиться чечеткеУ птиц порезвее,

Перенять (без опаски)На горных увалахЖуравлиные пляскиВ глиссе небывалых

И от аистов гордыхИх поступью вернойНадышаться в аккордахРавнины безмерной?

Предоставьте русалкамВлюбляться в пернатыхИ ловить полушалкомГусей неженатых!

Ноги лебедя — плети.Чтоб нравится многим,Подражайте в балетеОдним стройноногим,

Сухопутным и бодрым,Не тем, что на ластах. —Наш привет — крутобедрым!Мы — за голенастых!

13 сентября 1927

Черная кошка[200]

Мягко ступают женские боты,Чавкает пара мужских сапог,Черная кошка тенью заботыРежет дорогу прямо и вбок.

Брысь из-под ног, вражья угода!Голос тревоги глух и певуч —Брысь! — и о злой судьбе пешеходаС черного хода нам промяучь!

18 октября 1927

Мы[201]

Мы все волы — и я, и ты, и он, —Мы, как волы, влечем свои телеги,И скрипом скреп и гулами элегийЗемной закат, как жатва, напоен.

Афины с нами брали Илион,И с нами Ксеркс делил свои ночлеги,Нас Кесарь вел, и мы ему коллеги,Нас труд призвал, и мы ему закон.

Пока в поту и с ревностью тупоюМы клоним путь к ночному водопою,Пусть грабит нас погонщик наш скупой.

Мы поведем росистыми ноздрями,Мы шевельнем смолистою губойИ промолчим, как исповедь во храме.

27 декабря 1927