Молчаливый полет - Марк Тарловский

Июль 1931

Керченские косы[225]

…Две женские косы из древнего могильника…

Каталог Керченского археологического музея

…Песчаные косы Чушка и Тузла тянутся с таманского берега к керченскому.

Путеводитель

Над лапой Керченского полуострова —Засольный дух сельдей и смол.Здесь в роли когтя, хищнически острого,Округлый выдвинулся мол.

Бока Акрополя бегут, пологие;В застольном стоне скифских чашСвой вечный праздник длит археология,И этот праздник нынче наш.

Платя пятак за вход в ее становище,Я слышу детства голоса.Как пятилетний мальчик, я готов ещеЧитать не «касса», а «коса»…

Тебя, неграмотность моя, бессмыслица,Сквозь четверть века я пронес,И волей ляпсуса кассирша числитсяВ распорядительницах кос.

Взгляни с горы — в туманах вечность стелется,И этот женственный проливСпит, как усталая рабовладелица,Рабов и косы распустив.

Здесь, под стеклом, лежит двойная плеть ее,Здесь волосами искониСплелись в два черные тысячелетияЕе просоленные дни.

Они лежат, печальные и строгие,Тмутараканских славя див,И две косы простерла геологияНавстречу им через пролив.

Чушку с Тузлой соединяет ветреныхКавказ, гребущий в два весла;Глядят в века кругами глаз Деметриных;Плывут в разрывах промысла.

Сюда за славой шли Пантикапеечной,А слава что? — каприз камсы! —И стала Керчь твоя пятикопеечной,Накинув сеть на две косы.

Кто ж ты, красавица простоволосая?Молчи, молчи! — Я знаю сам,Что ты жила, что ты была раскосая,Что ты любила по ночам!

1 ноября 1931. Керчь. Ночью

«Поп дорогу переходит…»[226]

Поп дорогу переходит,Мне дорогу, мне беда,Заблудившиеся бродятУ распутий города.

Стерты надписи на плитах,Спит обманутая рать —Тайны помыслов сокрытыхКак царевичу узнать?

Как добиться милой девы?Как коня ему спасти?И направо ль, иль налевоОт погибели уйти?

Вьется ворон подорожный. —Ворон — птица, ворон глуп,Он боится, осторожный,Наших проволок и труб.

Я ль не стал на перепутьи,И не конь ли — город мойС электрическою грудью,С телеграфною уздой?

Крестно сходятся дороги,Крестно злобствуют попы,Выбор длительный и строгийУ сегодняшней судьбы…

И, развеивая гриву —Заводской косматый дым, —Конь храпит нетерпеливоПод хозяином своим.

1931?

Четвертый Рим[227]

…Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти!

Из послания инока Филофея к великому князю Василию III, XVI в.

Москва… Кремлевская тиараВ ней папской славою горит,На животе земного шара,Как белый пуп, она лежит.

Должно быть, инок богомольныйСея загадочных стропилКрая России подневольнойВолшебным кругом очертил, —

И, внемля воинскому кличу,Она меж пажитей и сёлЛегла, как впившийся в добычуИ перепившийся орел;

В огне и мщении крещенный,Из пепла город вековойВосстал, как феникс, золоченойИ шишковатой головой;

Он вспыхнул в годы роковыеОт искр азийского меча,Чтоб стать над именем БатыяКак погребальная свеча;

И, вечно жертвенный и гордый,Не убоясь мортирных дул,Наполеоновы ботфортыОн резвым пламенем лизнул;

Но окурив заклятьем дымаТрех Римов старческую грязь,На зов языческого РимаМосква опять отозвалась —

И над Россиею простертойИз трижды выжженной травыВзошел победою четвертыйНа красном знамени Москвы.

1931?

«В ночном забытьи, у виска набухая…»[228]

В ночном забытьи, у виска набухая,Пульсируя кровью и галькой шурша,На сердце наваливается глухая —Не знаю, пучина или душа.Душа?! Но ведь я ее розгами высек,Я принял над ней опекунскую власть,Я не прорицатель и не метафизик —Откуда ей взяться? — и вот она — шасть! —Как будто сгребла ее сеть-волокуша,Где трутся шлифованные голыши,В груди моей бьется кровавая тушаОбодранной, выдранной, рваной души…И, лопастью врезываясь в Зыбину,Пустынно-песчанист, безгривен и львин,Горбатит картечью пробитую спину,Хрипит кровохаркающий дельфин.И слышу я, внемля предсмертному фырку,Ко мне обращенный звериный упрек:

«Ты новую книгу пропел под копиркуИ всеми красотами штиля облек.Ты в ней рассказал о зубастом обжореИ малом, забравшемся в госаппарат.Он ходит ловить нас в открытое море,Он — честный убийца, и я ему брат.Разъятые туши ногой отодвинув,Брезентовый плащ на плечах волоча,Он целится в мимо плывущих дельфинов,Ловкач, удостоенный прав палача.Но ты-то! Но ты-то! Опасность изведав,Кровавой забавой свой дух напитав,Ты предал классический бред кифаредовИ лирного братства нарушил устав!Как мальчик, ты, высмеяв миф Арионов,Стрелял по созвездьям, вколоченным в тир,

И падали звезды с геральдики троновНа артиллерийский служилый мундир.За переработку барбулек и килек,За жир мой ты рифмой мой корпус пронзил.Диагноз твой верен: дельфин — гемофилик,И кровь моя — смазка свинцовых грузил.Тебя я стерег за винтом парохода,Когда тебя море тянуло на дно,Когда Айвазовскому, в непогоду,Привычно позировало оно.Тебе повезло на турнире наживы —Ты выжил. Я гибну. Диагноз таков:Царапины памяти кровоточивыИ не заживают во веки веков!»

<1931–1932>

Об искусстве[229]

Звенит, как стрела катапульты, ра —зящее творчество скульптора.Как доблести древнего Рима, сла —гаются линии вымысла.Вот в камне по мартовским Идам ка —рателей чествует выдумка.Одетые в медь и железо ря —бые наёмники ЦезаряК потомкам на строгий экзамен те —кли в барельефном орнаменте.Поэты тогда безупречно сти —хами стреляли по вечности,Но с ужасом слушали сами тра —гический голос гекзаметра.Шли годы. Шли шведы. У Нарвы ры —чали российские варвары,И тут же, с немецкой таможни, ци —рюльничьи ехали ножницы,Чтоб резать, под ропот и споры, ду —рацкую сивую бороду.Уселось на Чуди и Мере ка —бацкое царство венерика,И подвиг его возносила ба —янно-шляхетная силлаба.Он деспот сегодня, а завтра ми —раж, обусловленный лаврами.Из камня, из Мери, из Чуди ще —кастое вырастет чудище;Прославят словесные складни ко —ня, и тунику, и всадника;Не скинет, не переупрямит, ник —то не забьёт этот памятник.Вот снова родильные корчи с тво —им животом, стихотворчество! —Как быть! — в амфибрахии лягте, ли —рически квакая, тактили!О как я завидую ультра-ре —альным возможностям скульптора!Он лучше, чем Пушкин в тетради, Не —ву подчинил бы громадине,Отлитой на базе контакта ра —бочего с кузовом трактора.Она бы едва не погибла, накаменном цоколе вздыблена…Но пышет бензином утроба, да —ны ей два задние обода,Чтоб вытоптать змиевы бредни ивздернуть ободья передние.Десницу, как Цезарь у Тибра, си —лач над машиною выбросил,А рядом, на бешеном звере, ца —ревым зеницам не верится:«Смердяк-де, холоп-де, мужик-де, — итоже, видать, из Голландии!Поехать по белу бы свету, ку —пить бы диковину этаку…Мы здорово мир попахали б ис —чадьем твоим, Апокалипсис!»

Январь 1932