Рождественское чудо. Антология волшебных историй - Дарья Плещеева

карету помог забраться, пока не дал стрекача мальчишка. А судя по виду – именно это он и собирался сделать.

– Зовут-то тебя как? – спросил князь, когда тронулась карета.

– Н-Никитой, ваша светлость, – выдавил мальчишка.

– А путь куда держишь?

Никита плечами пожал и вдруг заплакал.

– Ну, ну, ты чего это? – князь встряхнул его за плечо. – Мужчины не плачут. Что стряслось у тебя? Рассказывай.

– Не знаю, куда путь… – всхлипнул мальчик. – У меня – никого больше… Ни мамы, ни отца. И старик меня бросил…

– Не плачь. Не простой это был старик. Найдется тебе место.

А мальчишка вдруг затих, к княжескому плечу прислонился. И заснул. Впервые за долгие дни – спокойным сном.

А вскоре карета в Херсон вкатилась. Да лошадь вдруг захромала…

Глафира Васильевна и Василий Олегович, 1779 год, январь

Лошадь неподкованная, кузнецом забытая, всхрапывала за крохотным окном кузни. Да никто внимания на нее не обращал.

– Давай убежим! – Прохор сжал девичьи ладони, прижал к груди своей. – Не могу я без тебя, жизни нет…

Глафира глаза отвела, на стол с инструментами мудреными скромно уставилась.

А у самой щеки пылают, сердце в груди колотится. И дело вовсе не в том, что жарко в кузне, хотя мороз на улице. Так жарко, что даже шубку короткую расстегнула. Но не только в распаленном огне дело…

Представила она на секундочку, что жить будет с любимым. С тем, кого сама себе выбрала горячим летом еще. Многие девицы на молодого задорного кузнеца заглядывались, когда привел его батюшка в поместье. Очень уж оружие любил батюшка всякое, еще с военных лет. За военную службу и вошел он в дворянское сословие.

И кузнеца взял в усадьбу, чтобы, стало быть, всякие сабли и кинжалы ему новые ковал, за старыми приглядывал. Да и вообще за хозяйством следил, которое по его части – за канделябрами и люстрами, сбруями и подковами и прочим кованым добром.

Ну и если кому из селян услуги кузнеца нужны были, разумеется, тоже к Прохору шли.

И немало мамаш уже косились на красавца-кузнеца, как на зятя будущего.

Но всех их Глафира отвадила, когда на народное гуляние летом ускользнула втайне от батюшки, в простое платье одевшись… С той поры не глядит ни на кого больше кузнец.

И он ей в сердце запал с первого взгляда.

Но поди ж ты объясни это батюшке. Сыну купца Глафира давно обещана. Не знатен купец, да богат. А они хоть и не бедствуют, но и в роскоши не купаются.

А кузнец – не богат и не знатен, да люб ей, других не надо!

– Я поговорю с батюшкой, – тихо сказала она. – Он разгневается, конечно, но поймет и простит. Любит он меня сильно. Надо только время подходящее найти. Я поговорю. Не надо бежать… Да и куда бежать-то?

– Да куда хочешь! Князь Потемкин, вон, народ созывает земли новые осваивать. А кузнец завсегда понадобится!

– А я… Я что там делать буду?

– Найдем тебе работу!

– Работу? – надула губки Глафира. Бежать куда-либо окончательно перехотелось. – Давай, душа моя, я лучше с батюшкой поговорю. Он поймет. Он добрый да отходчивый.

– Дождаться не могу, чтобы ты насовсем моею стала, – ухватил ее Прохор в охапку, к себе прижал.

– Да я и так твоя уже. С лета. Да только…

– Да только не отдам я тебя никому!

И рывком к себе прижал, поцеловал в губы.

И вдруг – стукнуло что-то за окном. Лошадь всхрапнула пуще обычного. Затихли влюбленные, застыли, пошевелиться боясь. Потом потихоньку подошла к узкому окошку Глафира.

– Тетка моя, сестра батюшкина. Гостит у нас сейчас, – ахнула, юбки оправляя. – Такая сплетница… Неужели видела?

– Да что в это окно увидеть можно? – хохотнул Прохор. – Сюда же и воробей не поместится. Нельзя в кузне больших окон…

– Зачем она вообще здесь ходила? Что забыла в кузне? – Глафира лихорадочно застегивала шубку да платок на голове поправляла. – Пора мне. Прощай, Прохор.

И за порог кузни выскочила…

…А дома встретил дочку Василий Олегович, злой, как стая псов голодных. Уже пару раз за последние полгода пытались ему намеки непристойные делать про дочку его и того, кого полюбил, как сына.

Велел он сечь сплетников за подобные разговоры на конюшне. Но все же поглядывал, чем Глафира его занята? А чем? За книгами сидит, за вышивкой… С женихом всегда мила. Врут всё сплетники!

Да вот только сейчас уже сестра его, Зинаида Олеговна, о том же рассказала. Целовались в кузне бесстыдно. А кузнец еще и юбки Глафирины задирал. И в глазах его темных – огонь бесовской плясал. Даже перекрестилась Зинаида. «Так и горел. Так и пылал. Огонь», – говорит.

– А потом что? – подступил к сестре Василий.

– А потом ушла я, – развела руками Зинаида. – Лошадь там топталась у кузни, копытом стукнула, свалила что-то. Они заподозрили неладное.

А тут и сама Глафира домой явилась. Глаза испуганные, щеки красные…

– Правду люди говорят? – накинулся Василий Олегович на дочь, навстречу ей выйдя. – Отвечай! В глаза смотри!

– О… О чем говорят? – захлопала ресницами Глафира. А сама куда-то на потолок уставилась.

– О том, что перед кузнецом нашим юбки задираешь!

– Нет! Батюшка, я не задирала…

– Видели вас в кузне! И до этого болтали, а я не слушал…

– Я… Нет! Насочиняла все тетушка Зинаида. Вечно она небылицы придумывает. Батюшка, я не виновата ни в чем!

– Насочиняла? А я разве про тетку твою хоть слово сказал? С чего ты про нее вспомнила? Не потому ли, что она вас с кузнецом застукала? Отвечай, было у вас с ним что-то?

И кулаки грозно сжал…

…Глафира жадно глотала воздух, не зная, что сказать. Нет, не врала она Прохору. Хотела во всем признаться батюшке, да не так. Думала, сама выберет время и все расскажет, когда в добром настроении отец будет. А сейчас… Только что огнем не дышал Василий Олегович. Того и гляди, в монастырь сошлет дочку непокорную. Или плетью высечет. Или – плетью, а потом – в монастырь. Вон, подружку ее, Матрену, летом в монастырь-то и отправили… И с ужасом вдруг представила себя Глафира в платье монашки.

– Так что ты молчишь?! – рявкнул отец.

– Я… Я… Я не…

«Не хочу в монастырь!»

– Было что-то или нет? Говори!

– Я… Прости меня, батюшка. Было! – Глафира разрыдалась. В ноги бухнулась. – Но я не виновата! Я просто… Я боялась. Я не хотела! Я… Он… Он…

– Пошиб тебя? Снасильничал? Принудил? Говори!

Только сильнее разрыдалась в ответ Глафира. Слова больше не смогла вымолвить. Сам отец додумал все несказанное…

…Вскоре привели в дом и кузнеца Прохора.

– Ты посмел над дочерью моей снасильничать?! – орал на него Василий Олегович в гостиной своей.

Глафира у окна сидела, прямая, как палка, и падающие снежинки разглядывала.

– Что?.. – Прохор ушам своим не верил. – Да сама она… По любви. Пожениться мы хотели. С вашего благословения… Глафира, скажи!

Глафира еще старательнее на снег за окном уставилась.

Стыдно было любимому в глаза посмотреть. А еще страшнее – батюшке правду сказать, в грехе великом сознаться. О том, что против слова его пошла. Да еще и при слугах, на шум сбежавшихся и за дверью наверняка прислушивающихся.

Молчала Глафира, только щеки все сильнее пылали. Да слезы горькие текли по ним.

– Под суд пойдешь! Запереть его до утра! – рявкнул Василий Олегович, открывая двери. – Завтра полицейского позову.

И заперли Прохора в сарае, для надежности еще и связав. И слушать даже не стали. Да он и не говорил ничего. Толку-то? Его уже приговорили…

Лишь взгляд последний бросил на Глафиру. Такой, что дрожь ее пробрала. Не смерти боялся Прохор, – вот, что читалось в глазах его. А обидно, что любовь его трусливым предательством обернулась.

Едва увели кузнеца, Глафира на диван в гостиной упала да разрыдалась пуще прежнего.

– Ну, ну, ну, успокойся, родная, – гладил ее батюшка по голове, присев рядом. – Получит свое мерзавец. Не плачь… Замуж скоро выйдешь, забудешь все. А его – под суд, на казнь…

– Не виноватый он! – закричала Глафира, сама себя испугав. – Сама я, сама на все согласилась. Люблю я его!

– Ты что же. – опешил Василий Олегович. – Это как же? А что ж молчала?

– Боялась. Прогневить вас боялась, батюшка. Сама не знаю, что нашло на меня со страху…

– А теперь не боишься, значит?